В. С. Марков, Василий Алексеевич Слепцов, Исторический вестник, 1903 год

Посвящается памяти Николай Алексѣевича Слѣпцова

Мы, русскiе, какъ-то не умѣемъ цѣнить своихъ деятелей, на какомъ бы поприщѣ они ни работали, это безразлично, и многiе изъ нихъ, сойдя въ могилу, такъ и не могутъ дождаться не только увѣковѣченiя своего имени въ образѣ памятника или чего нибудь подобнаго, но даже надлежащей печатной оцѣнки своей дѣятельности или простой бiографiи, подчасъ столь назидательной для потомства. Это — старая истина, и она въ особенности справедлива въ отношенiи писателей, хотя и не имѣвшихъ чести принадлежать къ корифеямъ нашей литературной семьи, но, тѣмъ не менѣе, занимавшихъ въ ней далеко не послѣднее мѣсто по своему таланту и значенiю.

23-го марта 1903 года, исполнится 25 лѣтъ со дня смерти одного изъ нашихъ небезызвѣстныхъ писателей 1850-хъ и 1860-хъ годовъ — Василiя Алексѣевича Слѣпцова, а между тѣмъ до сихъ поръ не только не написано порядочной бiографiи его, но не издано даже полнаго собранiя его сочиненiй.

Насколько мнѣ извѣстно, существуетъ только 2 изданiя сочиненiй Слѣпцова: первое изъ нихъ книгопродавца С. В. Звонарева, вышедшее при жизни автора въ Петербургѣ въ 1866 году въ 2-хъ томахъ, заключало въ себѣ: I томъ — 10 разсказовъ и II томъ — повѣсть «Трудное время». Изъ разсказовъ «Свиньи» былъ напечатанъ въ «Современникѣ» 1864 года подъ другимъ заглавiемъ, а именно «Казаки», вслѣдствiе цензурныхъ условiй. Второе изданiе вышло уже поелѣ смерти автора, и право на него было передано его наслѣдниками¹ г-жѣ Европеусъ; впрочемъ это изданiе были лишь простой перепечаткой 1-го изданiя и разнилось оть него лишь тѣмъ, что къ нему былъ приложенъ портретъ В. А. Слѣпцова, кстати, по словамъ родныхъ его, не особенно схожiй. Но этими изданiями, разумѣется, далеко не исчерпывается все то, что напечаталъ Слѣпцовъ. Сюда не вошли, напримѣръ: «Хорошiй человѣкъ», «Записки метафизика», печатавшiяся къ 1868 году въ «Отечественныхъ Запискахъ» и подписанныя буквами В. С. Вообще нужно сказать, что съ 1865 года, послѣ Каракозовской исторiи, во время которой Слѣпцовъ былъ по подозрѣнiю арестованъ, онъ не подписывалъ своихъ произведенiй полнымъ именемъ, а только начальными буквами или сокращенною частью своей фамилiи. Наконецъ, кромѣ вышеприведенныхъ мною изданiй, имъ былъ еще при жизни изданъ въ Тифлисѣ въ 1875 году отдельной брошюрой водевиль «У мирового».

Но печатными изданiями далеко не исчерпывается все то, что было написано Слѣпцовымъ. По словамъ его брата (о которомъ буду говорить ниже), Слѣпцовъ велъ крайне кочевую жизнь, рѣдко гдѣ заживался недѣлю-другую, а потому и не имѣлъ постояннаго пристанища, вслѣдствiе чего оставлялъ свои рукописи у разныхъ лицъ, частью съ порученiемъ напечатать ихъ, частью для временнаго храненiя. И вотъ многiя изъ такихъ рукописей вовсе не появились въ печати, о чемъ можно только пожалѣть. Между тѣмъ дѣло это поправимое, такъ какъ, со словъ того же брата писателя, мнѣ известны нѣкоторыя изъ лицъ, у которыхъ находится часть этихъ рукописей, и если это такъ, то, можетъ быть, они пожелаютъ теперь ко дню двадцатипятилѣтiя кончины писателя почтить его память изданiемъ произведенiй, еще не появлявшихся въ печати. Это будетъ тѣмъ болѣе кстати, что второстепенные писатели прежнихъ временъ куда повыше многихъ нынѣшнихъ, признанныхъ партiйными кружками чуть ли не за первоклассныхъ, должно быть... на безрыбьѣ!

Вотъ фамилiи этихъ лицъ, указанныя мнѣ братомъ Слѣпцова, и которыя я привожу здѣсь, не беря, разумѣется, на себя отвѣтственности за точность полученныхъ мною свѣдѣнiй:
1) Лидiя Филипповна Маклакова, по 1-му мужу Ломовская, дочь бывшаго директора Петровско-Разумовской академiи Королева (по мужу въ родствѣсъ В. А. Слѣпцовымъ);
2) Панаева-Головачева (также въ родствѣ съ Слѣпцовымъ);
3) петербургскiй врачъ Топоровъ.

Говоря объ изданiяхъ сочиненiй В. А. Слѣпцова, не могу умолчать объ одномъ недоразумѣнiи, касающемся этихъ изданiй и вызываемомъ словами матери покойнаго писателя, помѣщенными въ напечатанномъ ею въ «Русской Старинѣ» отрывкѣ воспоминанiй о своемъ сынѣ. На страницѣ 238² она говоритъ: «при выходѣ посмертнаго 3-го изданiя сочиненiй моего сына, В. П. Буренинъ также вѣрно оцѣнилъ талантъ В. А. Слѣпцова, сравнивъ его дараванiе»... и так далеѣ. Посмертное третье — значитъ при жизни писателя было два изданiя, между тѣмъ мнѣ извѣстно лишь одно изданiе, о которомъ я упомянулъ выше, и ни роднымъ В. А. Слѣпцова, ни другимъ компетентнымъ лицамъ про второе, прижизненное изданiе совершенно не извѣстно. В. П. Буренинъ, къ которому я также обращался въ iюлѣ 1868 года по этому вопросу, любезно сообщилъ мнѣ, что, вѣроятно, мать писателя ошиблась, называя это изданiе 3-мъ, такъ какъ, насколько онъ помнитъ, имъ былъ помѣщенъ въ «Новомъ Времени» фельетонъ по поводу выхода 2-го посмертнаго изданiя. Но это 2-ое посмертное изданiе вышло также послѣ смерти матери писателя, а слѣдовательно она не могла о немъ говорить...

Не дождавшись изданiя полнаго собранiя своихъ сочиненiй, Слѣпцовъ былъ также мало счастливъ и въ отношенiи своей бioграфiи, которой до настоящаго времени не существуетъ, такъ какъ этимъ именемъ собственно нельзя назвать весьма краткiй отрывокъ, помѣщенный въ «Русской Старинѣ» за 1890 годъ, о которомъ я говорилъ выше, и подписанный матерью покойнаго писателя. Помимо своей краткости, неполноты, онъ отличается еще многими невѣрно переданными фактами, зачастую съ предвзятою цѣлью, что въ совокупности не даетъ возможности составить себѣ на ихъ основанiи правильнаго нравственнаго образа писателя. Чтобы не заслужить упрека въ голословности, позволю себѣ нѣсколько остановиться на этомъ фактѣ и указать какъ тѣ погрѣшности, которыми грѣшитъ названный очеркъ, такъ и тѣ основанiя, по которымъ я отношусь недовѣрчиво ко многимъ, передаваемымъ въ немъ фактамъ.

Прежде всего вотъ условiя, при которыхъ названный бiографическiй очеркъ появился въ печати. Покойный редакторъ «Русской Старины» Семевскiй, занимаясь въ 1889 году въ семейномъ архивѣ князей Куракиныхъ при имѣнiи послѣднихъ Надеждинѣ, Куракинѣ тожъ, Сердобскаго уѣзда, Саратовской губернiи, и узнавъ, что это родина покойнаго писателя Слѣпцова, родовое имѣнiе ихъ находится по сосѣдству, что Василiй Алексѣевичъ не задолго до смерти жилъ въ Куракинѣ, и что его мать еще жива и проживаетъ въ городѣ Сердобскѣ, посѣтилъ послѣднюю и записалъ съ ея словъ тѣ краткiя бiографическiя свѣдѣнiя, которыя и появились въ слѣдующемъ году въ «Русской Старинѣ» за подписью Жозефины Слѣпцовой. Это было въ 1889 году, а старуха Слѣпцова скончалась по свидѣтельству ея сына Николая Алексѣевича на 86 году своей жизни, слѣдовательно въ то время, когда ее посѣтилъ Семевскiй, ей было уже 84 года — возрастъ довольно почтенный, при которомъ память невольно измѣняетъ человѣку, умственныя способности притупляются, и является не только неправильная оцѣнка и освѣщенiе фактовъ и прежнихъ событiй, но эти послѣднiя невольно передаются невѣрно, или о нихъ вовсе умалчивается. Примѣровъ тому мы немало можемъ найти въ написанной ею бiографiи. Такъ, на страницѣ 234 она говорить: «послѣ окончанiя курса въ дворянскомъ институтѣ мы отвезли въ Москву Василiя Алексѣевича. Въ это время была венгерская кампанiя, и родные посовѣтовали помѣстить сына нашего въ одинъ изъ полковъ дѣйствующей армiи». По свѣдѣнiямъ же брата писателя и по собраннымъ нами свѣдѣнiямъ оказалось, что Слѣпцовъ въ Пензѣ полнаго курса не кончилъ, въ 1848 году, когда была венгерская кампанiя, ему шелъ всего 12-й годъ, въ то время онъ учился въ Москвѣ, куда его родителямъ слѣдовательно и переѣзжать не было надобности, такъ какъ они переселились въ Пензу изъ Москвы лишь въ концѣ 1849 года, и былъ всего во 2-мъ классѣ московскаго дворянскаго института, и, разумѣется, объ его отдачѣ на военную службу въ то время не могло быть и рѣчи. Къ числу забывчивости памяти можетъ быть отнесенъ и упомянутый выше фактъ о 3-мъ изданiи, когда было всего 2-а изданiя сочиненiй ея сына и тому подобноѣ, вообще въ бiографiи встрѣчаются и другiе болѣе мелкiе факты, невѣрно переданные.

Но на ряду съ такими невольными ошибками встрѣчаются и другого рода невѣрности, такъ сказать, искаженiя предумышленныя, которыя еще болѣе обезцѣниваютъ значенiе этого бiографическаго очерка. По свидѣтельству другого ея сына, Николая Алексѣевича Слѣпцова, его мать была женщиной чрезвычайно гордой въ своихъ дворянскихъ и свѣтскихъ традицiяхъ, и все, что такъ или иначе нарушало ихъ въ жизни ея сына Василiя, она старалась не только сама игнорировать, но прямо таки вычеркнула все это изъ жизни сына, какъ нѣчто вовсе не существовавшее. Къ таковымъ фактамъ, сыгравшимъ немалую роль въ жизни покойнаго писателя, слѣдуетъ отнести, во-первыхъ, его актерство, а, во-вторыхъ, его 1-й бракъ (онъ былъ женатъ 2 раза) съ кордебалетной танцовщицей московскаго театра Екатериной Александровной Цукановой въ 1856 году, отъ которой у него не было дѣтей. Ни бракъ съ танцовщицей, признанный старухой Слѣпцовой mesaillaсе'омъ, ни актерство сына, какъ занятiе, не вяжущееся съ тогдашними дворянскими традицiями, не могли быть по душѣ Жозефинѣ Слѣпцовой, и она, разумѣется, умолчала объ этомъ при своемъ свиданiи съ Семевскiмъ, упомянувъ объ участiи своего сына лишь въ любительскихъ спектакляхъ. Подобная характеристика ея, сделанная мнѣ ея сыномъ Николаемъ Алексѣевичемъ, тѣм, болѣе заслуживаетъ вѣры, что мы находимъ этому подтвержденiе въ самой бioграфiи. Съ первыхъ же строкъ ея госпожа Слѣпцова говорить о древнемъ родѣ Слѣпцовыхъ и ея, и съ гордостью перечисляетъ тѣ фамилiи, съ которыми они состоять въ родствѣ. Но не подумаетъ читатель, что я упоминаю объ этомъ осужденiя ради. Избави Богъ! Я далекъ отъ этого, и данный фактъ интересуетъ меня лишь постольку, поскольку онъ является доказательством, или, вѣрнѣе, мотивомъ умышленнаго yмoлчaнiя госпожи Слѣпцовой о нѣкоторыхъ сторонахъ жизни ея сына.

Наконецъ, бiографическiй очеркъ этотъ, какъ написанный матерью «бiографируемаго» лица, да проститъ мнѣ читатель это выраженiе, пристрастенъ, что также ведетъ къ искаженiю фактовъ и къ невѣрному освѣщенiю послѣднихъ. Такъ, напримѣръ, болѣзнь и самую смерть Василiя Алексѣевича она приписываетъ его шестинедѣльному аресту въ 1866 году, что положительно является натяжкой, такъ какъ Слѣпцовъ умерь въ 1878 году, то-есть спустя цѣлыхъ 12 лѣтъ, и притомъ отъ болѣзни, которая, по словамъ его брата, ничего общаго не могла имѣть съ выдержаннымъ имъ когда-то краткимъ заключенiемъ (не въ крѣпости).

То же чисто материнское пристрастiе приписываетъ ему честь и иницiативу возбужденiя у насъ въ Россiи такъ называемаго «женскаго вопроса», между тѣмъ, какъ извѣстно, это совсѣмъ не такъ, и роль, которую Слѣпцовъ игралъ въ этомъ дѣлѣ, очерчена у В. Стасова въ его воспоминанiяхъ о сестрѣ, напечатанныхъ въ 1896 году въ книжкахъ «Недѣли».

Это пристрастiе въ связи съ частымъ непониманiемъ трактуемаго вопроса заставляло ее впадать подчасъ въ наивности въ родѣ того, что у сына ея былъ обычай при публичныхъ чтенiяхъ ставить около себя графинъ съ водой и пить таковую въ продолженie чтенiя, какъ будто это было не обыденнымъ въ такихъ случаяхъ явленiемъ, а принадлежащей ему одному привычкой. Къ чисто материнскому тщеславiю, вполнѣ понятному и совершенно извинительному, слѣдуетъ отнести и трехстишье изъ дѣтскаго стихотворенiя ея сына, которое, по ея словамъ, было посвящено ей; между тѣмъ, по словамъ брата Слѣпцова, Николая Алексѣевича, это стихотворенiе совсѣмъ не относилось къ ихъ матушкѣ, а къ одной дѣвочкѣ, въ которую покойный былъ влюбленъ еще ребенкомъ. По словамъ Слѣпцовой, эти строки читаются такъ:
Не за себя молитва льется
Предъ престоломъ Всевышняго Творца,
Не за себя молю... за мать мою родную...

По словамъ же брата, эти стихи слѣдуетъ читать такъ:
Не за себя молю Творца,
Не за себя молитва льется
Къ престолу Вѣчнаго Отца,
Не за себя, не за себя!..

Сожалѣнiя о неполнотѣ, пристрастности, невѣрности и краткости единственная существующаго въ печати бioграфическаго очерка покойнаго В. А. Слѣпцова, равно какъ сѣтованiя на отсутствiе полнаго собранiя его сочиненiй, высказывалъ мнѣ братъ его Николай Алексѣевичъ Слѣпцовъ, съ которымъ я оказался деревенскимъ сосѣдомъ по саратовскому имѣнiю моего отца, поcѣщенному мной впервые лѣтомъ 1895 года.
— Почему же вы сами не займетесь собранiемъ рукописей вашего брата и ихъ изданiемъ? Почему не напишете его полной бioграфiи? — спросилъ я его.
— Почему? А потому, что право на изданiе его сочиненiй принадлежитъ не мнѣ, а его прямымъ наслѣдникамъ, и предложить имъ этотъ вопросъ я не считаю себя въ правѣ вслѣдствiе... ну, вслѣдствiе разныхъ тамъ обстоятельствъ и нашихъ семейныхъ отношенiй... Что же касается до бiографiи, то, откровенно говоря, я объ этомъ подумывалъ, да все какъ-то, знаете, не соберусь съ этимъ дѣломъ...

Николай Алексѣевичъ былъ моимъ ближайшимъ сосѣдомъ и очень интереснымъ собесѣдникомъ. Мы съ нимъ часто видѣлись, и разговоры наши, по большей части, вертѣлись вокругъ воспоминанiй о его покойномъ братѣ.
— Знаете что? — сказалъ онъ мнѣ въ одно изъ такихъ моихъ посѣщенiй. — Я вамъ столько разсказалъ про своего брата, что вы теперь чуть ли не лучше меня знаете подробности его жизни, его характеръ, взгляды; не напишете ли вы сами его бiографiи? Кстати, вы сами пописываете, и справитесь съ этимъ дѣломъ лучше меня.

Я согласился. Въ тотъ же вечеръ, вернувшись къ себѣ, я на свѣжую память записалъ все то, что слышалъ отъ него о его братѣ, и въ послѣдующiя свои посѣщенiя при нашихъ бесѣдахъ всегда имѣлъ при себѣ карандашъ и бумагу и пополнялъ свои замѣтки новыми данными, которыя были получены мной также и отъ другихъ лицъ Сердобскаго уѣзда, которыя хорошо знали покойнаго писателя. Это было въ 1895 году, и только теперь мнѣ удалось сдержать данное мной слово.

Сожалѣю лишь объ одномъ, что я лишенъ теперь возможности передъ напечатанiемъ предложить настоящiй очеркъ на просмотръ симпатичнаго сосѣда, котораго, увы, успѣла унести въ могилу всесокрушающая смерть, и мнѣ остается лишь почтить его дорогую для меня память посвященiемъ ей настоящихъ строкъ, касающихся дорогого для него лица: брата-писателя.

Еще два слова: предупреждаю, я пишу не бiографiю Слѣпцова, даю лишь матерiалы къ ней: быть можетъ, они сослужатъ службу другому лицу, которое возьметъ на себя этотъ трудъ и эту отвѣтственность.

Василiй Алексѣевичъ Слѣпцов родился 17 iюля 1836 года отъ брака Алексѣя Васильевича Слѣпцова, тамбовскаго помѣщика, съ дѣвицей Жозефиной Адамовной Вольбутовичъ-Пойлонской, въ городѣ Воронежѣ, гдѣ отецъ въ то время служилъ въ Новороссiйскомъ драгунскомъ полку; годъ спустя, Слѣпцовъ-отецъ вышелъ въ отставку и переѣхалъ съ семьей на постоянное жительство въ городъ Москву.

По свидѣтельству его матери, Василiй Алексѣевичъ съ дѣтства обнаружилъ недюжинныя способности: 5-ти лѣтъ отъ роду самостоятельно выучился читать, и чтенiе сдѣлалось его любимымъ занятiемъ. Впрочемъ не одно чтенiе занимало ребенка Слѣпцова, и пытливость ума его выражалась также постояннымъ стремленiемъ къ разбору и сборамъ всякаго рода механизмовъ, каковая страсть сохранилась въ немъ и въ зрѣломъ возрастѣ, когда онъ усердно изучалъ столярное и слесарное ремесла.

Съ 8-ми лѣтъ началось его систематическое образованiе; нанятъ былъ для занятiй сперва гимназистъ, а затѣмъ студентъ Московскаго университета, который въ два года такъ хорошо подготовилъ своего ученика, что Слѣпцовъ могъ поступить прямо во 2-й классъ 1-ой Московской гимназiи, на 11-мъ году жизни въ 1847 году, что указываетъ несомнѣнно на его недюжинныя умственныя способности; одновременно съ этимъ шли его занятiя языками французскимъ и нѣмецкимъ; первый изъ нихъ преподавала ему его мать, а второй — бабка его по матери, баронесса Игельстромъ.

Пребыванiе его въ московской гимназiи было непродолжительно и не ознаменовалось ничѣмъ особеннымъ, могущимъ характеризовать будущую личность писателя. О томъ, какъ онъ учился, также не сохранилось свѣденiй. Извѣстно только, что черезъ полтора года, въ 1849 году, отецъ его, получивъ въ наслѣдство имѣнiе въ Саратовской губернiи, переѣхалъ туда съ семьей, взявъ изъ московской гимназiи своихъ дѣтей, въ томъ числѣ и Василiя Алексѣевича, который и поступилъ для продолженiя образованiя въ 1850 году въ 3-й классъ Пензенскаго дворянскаго института, ближайшаго учебнаго заведенiя отъ имѣнiя Слѣпцовыхъ, села Александровки, Сердобскаго уѣзда, Саратовской губернiи. И здѣсь въ Пензѣ, какъ и ранѣе въ Москвѣ, Василiй Алексѣевичъ съ жадностью занимался чтенiемъ и самъ пробовалъ творить, но творчество его выражалось не прозой, а стихами, которые онъ сталъ писать въ то время подобно большинству юношей его возраста. Насколько хороши были его стихи, — судить трудно, такъ какъ ни одно изъ нихъ не сохранилось, кромѣ приведеннаго мной въ I-й главѣ отрывка, но, должно быть, стихотворство не было его настоящимъ призванiемъ, такъ какъ онъ вскорѣ его бросилъ и впослѣдствiи даже не любилъ вспоминать о своихъ юношескихъ шалостяхъ пера. Ни чтенiе, ни писанiе стиховъ не мѣшали его учебнымъ занятiямъ, такъ какъ онъ продолжалъ учиться хорошо и переходилъ изъ класса въ классъ однимъ изъ первыхъ, дойдя такимъ образомъ до 6-го класса. Въ Пензенскомъ дворянскомъ институтѣ было въ то время 7 классовъ, при чемъ послѣднiй классъ былъ посвященъ исключительно повторенiю всего пройденнаго за 6 лѣтъ. Полагаясь на свои способности и не желая понапрасну тратить лишнiй годъ, молодой Слѣпцовъ объявилъ своимъ родителямъ, что не желаетъ долѣе продолжать ученiе въ институтѣ, а хочетъ прямо держать вступительный экзаменъ въ университетъ. Не понадѣялись ли родители на возможность этого, или не желали отпускать своего сына одного въ Москву въ столь молодыхъ годахъ, ему шелъ всего 17-й годъ, — намъ неизвѣстно; фактъ тотъ, что на его предложенiе послѣдовалъ рѣшительный отказъ. Но это не смутило Василiя Алексѣевича; видя, что прямымъ путемъ онъ не достигнетъ цѣли, онъ пустился на хитрость и добился-таки въ концѣ концовъ своего. Для этого онъ прикинулся сумасшедшимъ; принадлежа къ числу воспитанниковъ, которые во время богослуженiя прислуживали въ алтарѣ, Слѣпцовъ въ первую же всенощную при облаченiи священника подалъ и надѣлъ на него дiаконскiй стихарь; священникъ сдѣлалъ ему выговоръ, но на слѣдующiй день передъ обѣдней онъ сдѣлалъ то же, на полученное замѣчанiе глупо улыбался и затѣмъ цѣлымъ рядомъ поступковъ добился того, что его отвели въ лазаретъ: но и здѣсь, въ лазаретѣ, онъ имѣлъ терпѣнiе продолжать разыгрывать роль тихаго помѣшательства и при томъ настолько успѣшно, что даже братъ его, Николай, учившiйся и жившiй вмѣстѣ съ нимъ въ томъ же институтѣ, тоже чуть было не поддался обману, плакалъ, и лишь открытiе секрета успокоило его. Въ этомъ разыгрыванiи роли сумасшедшаго сказался будущiй сценическiй талантъ Слѣпцова, и роль эта была проведена имъ такъ искусно, что всѣ поддались на эту удочку: институтскiй докторъ, а за нимъ и все начальство съ печальными лицами и соболѣзнованiями заявили объ этомъ его родителямъ, и послѣднiе, разумѣется, поспѣшили взять его изъ института. Цѣль Слѣпцова такимъ образомъ была достигнута, и онъ, «проболѣвъ» еще немного для проформы, «выздоровѣлъ» и объявилъ родителямъ, что ему теперь не остается иного исхода, какъ держать экзаменъ въ университетъ; родителямъ пришлось согласиться, и Слѣпцовъ, выйдя изъ института въ январѣ 1853 года, благодаря своимъ способностямъ, уже въ августѣ того же года блистательно выдерживаетъ вступительный экзаменъ при Московскомъ университетѣ и поступаетъ на 1-й курсъ медицинскаго факультета.

Что именно заставило его избрать этотъ факультетъ, — трудно сказать съ увѣренностью; одно несомнѣнно, что Слѣпцовъ при всѣхъ своихъ способностяхъ былъ чрезвычайно непостояненъ въ своихъ увлеченiяхъ и постоянно мѣнялъ свои занятiя и свой образъ жизни. Я думаю, не будетъ особенной натяжкой утверждать, основываясь на различныхъ фактахъ его жизни, что онъ вплоть до самой смерти продолжалъ оставаться не вполнѣ установившимся человѣкомъ, и даже занятiе литературой не всецѣло поглощало его, не служа для него если не единственнымъ, но даже и главнымъ стимуломъ или цѣлью жизни. Эта неустойчивость и постоянное исканiе чего нибудь новаго рельефно выразились въ его вѣчномъ скитанiи съ одного мѣста на другое, отъ одного занятiя къ другому, что родители его старались объяснить особенной выработкой его характера, стремленiемъ себя во всемъ сдерживать и отрывать отъ всякой зарождающейся привычки; но это, мнѣ кажется, далеко не такъ и объясняется скорѣе не силою характера, а отсутствiемъ послѣдняго, то-есть чисто славянскою распущенностью, бросающею у насъ зачастую людей талантливыхъ по разнымъ берегамъ житейскаго моря, пока они не обрѣтутъ наконецъ надлежащей и свойственной ихъ таланту пристани. Вся жизнь Слѣпцова, какъ мы увидимъ ниже, сплошь состояла изъ такого шатанья умственнаго и физическаго.

Увлеченный подъ влiянiемъ какого либо случайнаго факта медициной и поступивъ на медицинскiй факультетъ, Слѣпцовъ не долго увлекается ею, скоро охладѣваетъ и привязывается къ театру, который въ то время былъ обставленъ въ Москвѣ большими артистическими силами. Примкнувъ къ кружку товарищей-студентовъ, носившему кличку «театраловъ», онъ забрасываетъ лекцiи, усиленно посѣщаетъ Малый театръ, безъ устали рукоплещетъ своему любимцу Щепкину и, возвратившись домой, бредить монологами и говорить не иначе, какъ театральными отрывками и фразами изъ тогдашняго репертуара. Всѣ эти монологи и отрывки пьесъ выходили у него, благодаря талантливости и развитому чувству подражательности, увлекательными и юношески горячими, такъ что товарищи аплодировали и съ жаромъ твердили ему о его артистическомъ талантѣ. Дальнѣйшее личное знакомство со Щепкинымъ и его одобрительный отзывъ окончательно вскружили молодую, легко увлекающуюся голову Слѣпцова, и онъ не задумываясь бросаетъ университетъ и дѣлается заправскимъ актеромъ.

Первымъ дебютомъ его служить Хлестаковъ въ «Ревизорѣ», поставленномъ въ Ярославлѣ, куда Слѣпцовъ былъ ангажированъ, какъ видно, сразу на первыя роли, гдѣ онъ игралъ подъ фамилiей Лунина зимнiй сезонъ 1854–1855 годовъ. Какимъ успѣхомь онъ пользовался у ярославской публики, — свѣдѣнiй не имѣется; вѣроятно, успѣхъ былъ, такъ какъ онъ игралъ тамъ цѣлый сезонъ, но успѣхъ не такого рода, чтобы онъ могъ опьянить его или установить окончательно его дальнѣйшую карьеру; быть можетъ, тутъ сказалась и основная черта характера Слѣпцова — вѣчное блужданiе, — не знаю, но извѣстно только одно, что послѣ этого Слѣпцовъ оборвалъ со сценой и вернулся въ Москву. Братъ его, Николай Алексѣевичъ въ бесѣдѣ со мной объяснялъ это отчасти слабостью груди брата, болѣзнью, при которой, разумѣется, нельзя было избирать сцену, какъ спецiальность. Однако любовь къ сценѣ не вполнѣ покинула Слѣпцова, и онъ впослѣдствiи не разъ возился съ театромъ. Въ бытность свою въ Тифлисѣ въ 1873 году онъ игралъ тамъ и даже написалъ для сцены водевиль «У мирового», о которомъ я упоминалъ выше, въ I-ой главѣ. Въ Петербургѣ онъ также не оставлялъ вполнѣ сцены и, по свидѣтельству его матери, двѣ зимы подъ рядъ завѣдывалъ устройствомъ любительскихъ спектаклей въ художественномъ клубѣ. Какъ бы то ни было, но послѣ ярославскаго сезона Слѣпцовъ пересталъ смотрѣть на сцену, какъ на единственное и главное призванiе, и вернулся въ Москву, ища безсознательно, вѣроятно, тотъ путь, который долженъ былъ его вывести на широкую дорогу.

Вотъ тутъ-то впервые и начались его писательскiе опыты, и къ этому привело его слѣдующее случайное обстоятельство. По словамъ брата его, Николая, товарищемъ Василiя Слепцова по университету, но только по другому факультету, былъ извѣстный нашъ писатель, графъ Салiасъ, мать котораго, также извѣстная писательница, Евгенiя Туръ, издавала въ то время въ Москвѣ журналъ «Русская Рѣчь».

Талантливая писательница замѣтила способнаго юношу и натолкнула его на литературу, прiютивъ молодого Слѣпцова въ своемъ журналѣ. Затѣмъ онъ сталъ писать и въ другихъ московскихъ изданiяхъ. Какимъ произведенiемъ дебютировалъ онъ въ литературѣ, мнѣ не удалось установить; былъ ли это одинъ изъ разсказовъ, вошедшихъ впослѣдствiи въ собранiе сочиненiй, изданныхъ самимъ Слѣпцовымъ; или это было юношеское произведенiе, не подписанное авторомъ и не попавшее въ изданiе по его скромности, — не знаю... Занятiе литературой не отвлекло Слѣпцова окончательно отъ театра; онъ продолжалъ вращаться въ артистическомъ мiрѣ и въ 1856 году, встрѣтясь съ кордебалетной танцовщицей московскаго театра, Екатериной Александровной Цукановой, увлекся ею и женился. Но счастье ихъ было непродолжительно; черезъ годъ его жена умерла, не оставивъ ему дѣтей. Горе его, повидимому, было не особенно сильно; къ тому же натура Слѣпцова была увлекающаяся и непостоянная. Не прошло и года, какъ онъ увлекся дочерью одного тверского помѣчцика, дѣвицей Языковой, и вступилъ съ нею въ бракъ, отъ котораго у нихъ было двое дѣтей: сынъ, вскорѣ умершiй, и дочь Валентина Васильевна, о которой я уже говорилъ въ I-ой главѣ), вышедшая замужъ послѣ смерти Слѣпцова за I. А. Гурко. Но непостоянство натуры Слѣпцова сказалось вскорѣ и тутъ; не помогли и дѣти, не привязавъ его сильнѣе къ семьѣ. Будучи очень красивъ собою, онъ пользовался большимъ успѣхомъ у женщинъ и подавалъ немало поводовъ къ ревности своей женѣ, которая была къ тому же старше его лѣтами. Сцены ревности возникли вскорѣ же послѣ свадьбы и продолжались безъ перерыва все время ихъ краткаго совмѣстнаго сожительства. Разъѣхались они въ 1860 году послѣ двухлѣтней далеко не безмятежной жизни. Получивъ въ это время наслѣдство послѣ отца, Слѣпцовъ отвезъ свою жену въ саратовское имѣнiе, унаслѣдованное вмѣстѣ съ братомъ, которому и продалъ вскорѣ свою часть земли, а самъ отправился путешествовать пѣшкомъ по Россiи, что было вызвано всеобщимъ тогда увлеченiемъ, толчекъ которому былъ данъ извѣстнымъ П. И. Якуткинымъ. Впечатлѣнiя своего путешествiя Слѣпцовъ тщательно заносилъ въ записную книжку, и имъ былъ собранъ, по свидѣтельству его брата, весьма обширный и интересный матерiалъ; къ несчастiю, изъ этого матерiала далеко не все попало въ печать: по небрежности ли Слѣпцова, часто затеривавшаго свои рукописи, или по тогдашнимъ суровымъ цензурнымъ условiямъ. Быть можетъ, эти отрывки въ числѣ прочихъ его рукописей также сохранились у кого либо изъ многочисленныхъ знакомыхъ покойнаго писателя, и есть надежда на ихъ появленiе въ свѣтъ? Напечатаны же были имъ изъ числа этихъ матерiаловъ «Замѣтки пѣшехода» и «Письма изъ Осташкова», которыя печатались сперва въ «Современникѣ», а потомъ вышли отдѣльнымъ выпускомъ. По возвращенiи изъ своего «хожденiя по святой Руси», Слѣпцовъ окончательно разошелся съ женой, которая переѣхала, по продажѣ имѣнья, въ Москву, а Слѣпцовъ, чтобы не жить съ ней въ одномъ городѣ, переѣхалъ впервые въ Петербургъ, гдѣ и примкнулъ окончательно къ литературному кружку; въ 1865 году жена его дѣлала попытку вновь сойтись съ нимъ, но попытка эта была неудачной, и они уже окончательно разошлись, чтобы никогда болѣе не встрѣчаться.

Перiодъ петербургской жизни былъ чрезвычайно кипучъ для Слѣпцова. Примкнувъ къ кружку Н. Г. Чернышевскаго, Василiй Алексѣевичъ всецѣло былъ охваченъ господствующими тогда среди молодежи идеями коммунизма и эмансипацiи женщинъ. По словамъ его матери, его постоянно посѣщали «небогатыя женщины въ черныхъ бурнусахъ и черныхъ башлыкахъ, прося совѣта, какъ устроить мастерскiя и женскiя переплетныя, являлись студенты и завѣдующiе безплатными школами, прося устроить литературные вечера съ его участiемъ... Затѣялъ онъ было коммуну въ Петербургѣ по Знаменской улицѣ, думая удешевить жизнь многихъ при общей квартирѣ и общемъ трудѣ; устраивалъ въ коммунѣ литературные вечера и бесѣды, но общiй трудъ не привился, онъ былъ еще не современенъ, да и полицiя небывалую диковинку стала преслѣдовать, такъ дѣло тѣмъ и кончилось»³.

Въ 1865 году во время каракозовской исторiи Слѣпцовъ былъ по подозрѣнiю арестованъ и посаженъ подъ арестъ, гдѣ и просидѣлъ 7 недѣль. Этотъ эпизодъ изъ жизни Слѣпцова подробно описанъ его матерью, Жозефиной Адамовной, и я привожу цѣликомъ это мѣсто изъ ея очерка...
«Ужасный перiодъ его жизни — это событiе 1866 года; время Муравьевскихъ дѣйствiй, апрѣль – май 1866 года, когда начались сильные аресты; почти весь «Современникъ» былъ арестованъ. Я въ это время была въ Петербургѣ и страшно боялась эа моего сына. Прихожу однажды къ нему: онъ — не одинъ. Я раскрыла его альбомъ и стала вынимать карточки уже арестованныхъ; Василiй Алексѣевичъ, замѣтивъ, подошелъ и сказалъ:
— Нѣтъ, мамаша, не надо вынимать; я литераторъ и мало ли кого изъ нихъ знаю!
Я его спросила:
— А если тебя арестуютъ, то какъ мнѣ поступить?
Онъ, чтобы меня успокоить, съ милой улыбкой отвѣтилъ:
— Да за что? Ну, а если арестуютъ, то дня черезъ два выпустятъ, и я вамъ пришлю ключи черезъ студента Ш., который живетъ противъ моего номера.
Вася квартировалъ на углу Невскаго проспекта и Владимирской, въ домѣ Лихачева. Я ушла. На другой день въ 8 часовъ утра позвонилъ въ мою квартиру студентъ Ш. и сказалъ:
— Ключи я вамъ принесъ, Василiя Алексѣевича въ 3 часа ночи арестовали и отвезли въ Александроневскую часть.
Я чуть не упала... да я и не знала никакой вины за моимъ сыномъ. Тутъ же отправилась въ Александроневскую часть, думая что либо узнать, да и передать ему что либо питательное, зная его плохое здоровье. Квартальный и частный приняли меня ужасно непривѣтливо и отвѣтили, что сюда никого не привозили, хотя я въ окошко видѣла вещи моего Васи съ номеромъ и его фамилiей. Отправили меня въ III-е Отдѣленiе, гдѣ прекрасный майоръ Бабушкинъ по книгѣ отыскалъ фамилiю сына и сказалъ, что онъ въ Александроневской части, и мнѣ нужно, чтобы я опять явилась и просила генерала Мезенцева. И вотъ я всякiй день два раза ходила въ III-е Отдѣленiе; письма я получала, но свиданiе не было позволено. Я всякiй день проходила черезъ частный, то-есть полицейской части дворъ и смотрѣла въ окно съ рѣшетками и разъ увидѣла въ форточку Василiя Алексѣевича, — и онъ и я, какъ мы обрадовались! но одна минута, и частный велѣлъ удалиться... Я поѣхала къ дядѣ Бутурлину, который былъ хорошо знакомъ съ Муравьевымъ. Дядя, хотя больной, но поѣхалъ къ Муравьеву, который его успокоилъ, сказавъ, что его внукъ въ дурныхъ дѣлахъ не замѣшанъ, но все-таки Васю онъ продержалъ семь недѣль и отдалъ мнѣ его на поруки...»

Этотъ «петербургскiй» перiодъ жизни Слѣпцова съ 1865 до 1874 года былъ чрезвычайно кипучъ для него, какъ я говорилъ выше. Онъ много писалъ, сперва въ «Современникѣ», а послѣ закрытiя послѣдняго перешелъ въ «Отечественныя Записки», когда онѣ были арендованы Некрасовымъ въ 1866 году; имъ были написаны: «Трудное время», «Метафизикъ», «О насущномъ хлѣбѣ», «Кто виноватъ», «Опыты судебной защиты», глава изъ романа «Хорошiй человѣкъ». Помимо литературныхъ занятiй, Слѣпцовъ не бросалъ и театра, принявъ на себя завѣдыванiе любительскими спектаклями въ художественномъ клубѣ втеченiе двухъ зимъ подъ рядъ. У него появилась масса знакомыхъ, и дѣятельность его была настолько лихорадочна, что онъ сталъ даже рѣдко писать своей матери, которую очень любилъ, и жившей въ то время въ Саратовскомъ имѣнiи. Вотъ что писалъ онъ ей, между прочимъ, въ отвѣтъ на ея сѣтованiя по этому поводу:
«... я такъ занять, что некогда ни ѣсть, ни пить, ни спать; хотя я утомленъ, но все же это своего рода жизнь!».

Впрочемъ, весь этотъ 9-ти-лѣтнiй перiодъ съ 1865 до 1874 годы Слѣпцовъ не постоянно жилъ въ Петербургѣ, уѣзжая лѣтомъ или на дачу, или въ саратовское имѣнiе брата. Въ 1873-мъ году у него впервые появились зачатки той болѣзни, отъ которой онъ впослѣдствiи и умеръ: у него обнаружилась язва у входа большой кишки; такъ какъ врачи, къ которымъ онъ обращался первоначально, ему мало помогли, онъ отправился въ Москву къ знакомому доктору Быкову, который посовѣтовалъ ему съѣздить на кавказскiя минеральныя воды. Лѣченiе это помогло ему весьма быстро; по словамъ его матери, онъ черезъ 3 недѣли по прiѣздѣ на воды ѣздилъ уже верхомъ, лазилъ по горамъ, словомъ совсѣмъ ожилъ. На зиму того же 1874 года онъ переѣхалъ въ Тифлисъ и поступилъ на сцену въ тотъ театръ, гдѣ игралъ въ то время Правдинъ и его жена, бывшая въ сущности главной причиной, побудившей Слѣпцова снова выступить на сценѣ. Дебютировалъ онъ въ водевилѣ своего сочиненiя «У мирового», тамъ же имъ написанномъ и изданномъ. Въ труппѣ въ то время находился начинающiй артистъ Карнѣевъ, который вскорѣ выдвинулся, благодаря Слѣпцову, и считалъ себя всегда ученикомъ послѣдняго. Здоровье Слѣпцова въ то время настолько поправилось, что онъ уѣхалъ сперва къ брату въ имѣнiе, а потомъ переѣхалъ въ Москву; лѣтомъ 1875 года онъ поселился на дачѣ въ Петровскомъ-Разумовскомъ вмѣстѣ съ профессоромъ той же академiи Иванюковымъ, съ которымъ былъ очень друженъ. Здѣсь онъ познакомился съ дочерью директора академiи, Лидiей Филипповной Королевой, вдовой профессора Ломовскаго. Это знакомство превратилось вскорѣ въ дружбу, тамъ болѣе, что ихъ связывала общая любовь къ литературѣ. Лидiя Филипповна подъ влiянiямъ Слѣпцова стала писать; между прочимъ отдѣльнымъ изданiемъ вышла ея небезызвѣстная повѣсть «Дѣвочка Лидочка». Съ своей стороны госпожа Ломовская также оказала немалое влiянiе на Слѣпцова и впослѣдствiи, при послѣднихъ дняхъ его жизни, окружала его самой нѣжной заботливостью.

Въ 1876-мъ году у Слѣпцова вновь открылась язва, и Василiй Алексѣевичъ по совѣту Быкова обратился къ Пирогову, съ каковой цѣлью поѣхалъ въ имѣнiе послѣдняго въ Кiевской губернiи (или Подольской?). Пироговъ отправилъ его на кавказскiя минеральныя воды, что тотъ и исполнилъ. Хотя Слѣпцовъ оттуда и писалъ своей матери:
«...тѣ же цѣлительныя воды, тотъ же докторъ Смирновъ, но мое больное тѣло не ощущаетъ ихъ цѣлительнаго свойства...»
однако воды, повидимому, принесли ему пользу, язва закрылась, и онъ осенью прiѣхалъ къ брату въ имѣнье. «Онъ далъ мнѣ телеграмму о своемъ прiѣздѣ, — пишетъ мать въ своихъ воспоминанiяхъ. — Я пригласила хорошаго земскаго доктора Недзвѣцкаго, отправилась къ нему навстрѣчу въ Беково и нашла Васю измѣнившимся... Лѣченiе въ деревнѣ шло было довольно успѣшно, и силы какъ будто понемногу возстановлялись, но Василiю Алексѣевичу (по обыкновенiю) не сидѣлось; онъ сталъ подумывать куда нибудь уѣхать и собрался въ Саратовъ; устроился, кажется, хорошо, но тамошнiй докторъ не понялъ его болѣзни, хотя надѣялся въ двѣ недѣли поставить его на ноги, а вышло, что Василiй Алексѣевичъ окончательно ослабъ и слегъ въ постель. Тогда онъ уже рѣшилъ ѣхать въ Петербургъ, чтобы узнать, что скажутъ тамошнiя свѣтила въ медицинѣ». Сперва Слѣпцовъ обратился къ Боткину, но тотъ не взялъ на себя опредѣленiе болѣзни, и былъ созванъ консилiумъ изъ Боткина, Склифосовскаго и Полотебнова; мненiе послѣдняго, что Василiй Алексѣевичъ страдаетъ ракомъ, получило перевѣсъ; ему была сделана операцiя, но послѣ микроскопическаго изслѣдованiя рака не было найдено. Такимъ образомъ вопросъ о его болѣзни остался открытымъ, и доктора, не высказавъ ничего опредѣленнаго, посовѣтовали ему вернуться въ Саратовскую губернiю и въ Бековѣ пройти курсъ кумыснаго лѣченiя для возстановленiя силъ. Въ Бековѣ, однако, Василiю Алексѣевичу не понравилось, и, по совѣту доктора Недзвѣцнаго, онъ переѣхалъ по сосѣдству въ село Куракино, гдѣ былъ хорошiй паркъ, хорошее помѣщенiе въ домѣ управляющаго имѣнiемъ князя Куракина, а главное близость города Сердобска, доктора, аптеки и возможность пользоваться свѣжими газетами и громадной Куракинской библiотекой. Вмѣстѣ съ нимъ переѣхала и мать, но недолго пришлось ему прожить на новомъ мѣстѣ: въ iюлѣ того же 1877 года его вновь потянуло на кавказскiя минеральныя воды, а по окончанiя сезона онъ перебрался на зиму въ Таганрогъ, но тамъ вслѣдствiе всасыванья гноя изъ язвы въ кровь съ нимъ стали дѣлаться приступы изнурительной лихорадки, и доктора посовѣтовали ему уѣхать съ берега моря. Еще на минеральныхъ водахъ мѣстный докторъ Смирновъ на вопросъ матери Слѣпцова: «не отвезти ли Васю въ южную Францiю?» — отвѣтилъ, что болѣзнь сдѣлала большie успѣхи, и что вылѣчить его радикально нельзя. Вернувшись снова въ село Куракино, Слѣпцовъ прожилъ тамъ до конца февраля. «Силы его все становились хуже, — пишетъ его мать, — ужасная худоба, плохой сонъ, и язва его не улучшалась; никакiя силы не помогли ему возвратить здоровье. У него обнаружился нарывъ въ легкихъ. Докторъ Недзвѣцкiй навѣщалъ его очень часто, но лѣчить его можно было только паллiативно; открылась изнурительная лихорадка, всякiй день ознобъ и испарина: по 6–7 рубашекъ надо было перемѣнять. Василiй Алексѣевичъ не всегда сознавалъ свое безвыходное положенiе: иногда говорилъ о смерти, а то собирался весною ѣхать въ Липецкъ на воды...» Но его непосѣдливая натура не покидала его и тутъ, несмотря на упадокъ силъ: проживъ въ Куракинѣ до февраля, онъ рѣшилъ переѣхать на жительство въ Сердобскъ, чуть ли не за мѣсяцъ до смерти, ссылаясь на то, что въ Куракинѣ много воды, которая ему вредна вслѣдствiе его лихорадочнаго состоянiя. Послѣднiя минуты его жизни подробно описаны его матерью, разсказъ которой я и привожу цѣликомъ.

«...22-го марта, за день до смерти, онъ просилъ меня перевести его съ дивана на постель, и, подойдя къ ней, сказалъ мнѣ:
— Какъ вы хорошо меня провели, я готовъ васъ благодарить на колѣняхъ.
И это послѣднiй разъ онъ перешелъ на свою кровать. Ночью я услыхала его кашель; пришла къ нему: свѣча еще горѣла, онъ просилъ дать ему порошокъ, потомъ, чтобы его немного прикрыть, и сказалъ:
— Теперь все...
Я ушла. Въ 4 часа опять вошла и спросила:
— Ты что-то звалъ?
Онъ отвѣтилъ:
— Да я оралъ...
Понемногу стало свѣтать, и мнѣ показалось его лицо мертвенно-блѣднымъ; я выбѣжала изъ комнаты и сказала моей дочери, что дѣло плохо. Мы обѣ опять пришли, и у него открылась рвота желтою жидкостью; голову его мы по очереди держали, давая ему воды съ коньякомъ. Онъ часто не сознавалъ, что съ нимъ происходитъ, просилъ его поправить, рвота утихла, онъ лежалъ спокойно, потребовалъ доктора, и когда тотъ пришелъ, то посовѣътовалъ что-то дать больному. При выходѣ докторъ намъ сказалъ, что пульсъ остановился, и параличъ легкихъ, нарывъ разрѣшился, и что Васѣ остается лишь нѣсколько часовъ жизни. Для насъ минута была ужасна, — все было кончено! Мы сидѣли неподалеку отъ умирающаго; онъ, увидя это, спросилъ:
— Что вы думаете, я умираю?
Я отвѣетила, что нѣтъ.
Докторъ опять пришелъ и нашелъ, что цвѣтъ лица сталъ темнымъ. Василiй Алексѣевичъ чуть внятнымъ голосомъ позвалъ меня и сестру свою, но мы боялись подойти къ нему, ожидая раздирающей сцены его прощанья, ибо онъ все намъ говорилъ:
— Когда я буду умирать, — всѣ уйдите, а то станете плакать и прибавите мнѣ нѣсколько часовъ страданья.
Когда настала агонiя, мы сѣли къ нему. И такъ тихо его душа улетѣла, какъ будто ангелы на рукахъ отъ насъ унесли...
Совершилось все, и безцѣннаго сына моего не стало!..»

В. А. Слѣпцовъ погребенъ на городскомъ кладбищѣ уѣзднаго города Саратовской губернiи — Сердобска, гдѣ онъ и скончался. Могила его обнесена чугунной рѣшеткой, надъ могилой такой же памятникъ съ большимъ крестомъ на верху. На самомъ памятникѣ выбиты слѣдующiя надписи:
прямо съ лицевой стороны выбито:
Василiю Алексѣевичу
Слѣпцову.
Скончался 23 марта 1878 года на 41 году
Надпись съ лѣвой стороны гласить, что тутъ же погребена его мать Елисавета Адамовна Слѣпцова, и день смерти: 27 мая 1891 года, а съ правой стороны находятся слова: «незабвенной бабусѣ отъ любящей ея внучки Н. И. Филипповой». Эти надписи показываютъ, что собственно памятникъ надъ могилой писателя былъ поставленъ гораздо позже его смерти, послѣ погребенiя рядомъ съ нимъ его матери, такъ что обѣ эти могилы представляютъ какъ бы одну: одна плита, одинъ общiй памятникъ.

Въ оградѣ посажены деревья, могила обложена свѣжимъ дерномъ, и по всему видно, что мѣсто покоя содержится въ исправности и поддерживается заботливой рукой. Это тѣмъ болѣе прiятно констатировать, что дѣло идетъ о маленькомъ кладбищѣ незначительнаго уѣзднаго городка, въ то время когда нерѣдко приходится встрѣчать въ печати упреки, что тамъ-то и тамъ-то, даже въ столицахъ, могилы извѣстныхъ дѣятелей приходятъ въ запустѣнiе и разрушаются отъ времени, никѣмъ не поддерживаемыя...

Впрочемъ, Сердобское кладбище представляетъ собой счастливое исключенiе не только въ отношенiи порядка и чистоты, но и, — какъ бы это выразиться? — въ отношенiи кладбищъ вообще.

Прежде всего это вовсе не кладбище, по крайней мѣрѣ, вовсе не подходитъ подъ то понятiе, которое мы составили себѣ о кладбищахъ вообще. Памятниковъ почти не видно, они не брасаются въ глаза, и уже подъѣзжая къ нему, посѣтителю кажется, что онъ видитъ передъ собой не то усадьбу, не то загородный садъ, съ красивой оградой, башенками и вычурными рѣзными воротами, выкрашенными въ пестромъ русскомъ стилѣ; внутри прорѣзаны канавы съ водой, берега обложены дерномъ, подстриженнымъ а l'anglaise, тамъ и сямъ перекинуты изящные деревянные мостики, вдоль дорожекъ, капризно извивающихся, разставлены скамейки на перекресткахъ, устроены разныя арки, бесѣдки; тамъ и сямъ устроены клумбы и затѣйливыя куртины изъ цвѣтовъ, увѣнчанныя яркими столбиками съ разноцвѣтными зеркальными шарами... Словомъ, это скорѣе «Аркадiя», «Ливадiя«, «Кинь-грусть« — все что угодно, но только не кладбище; къ довершенiю сходства въ одномъ мѣстѣ кладбища у канавки разставлены столики, и сердобская публика, лишенная въ городѣ всякой растительности, пользуется кладбищемъ, какъ мѣстомъ гулянья и поминковъ съ выпивкой и закуской; недостаетъ только музыки... Влюбленныя парочки также находятъ въ немъ уютный прiютъ, и мѣстныя львицы, надо полагать, твердо усвоивъ себѣ принципъ:
«Мертвый, въ гробѣ мирно спи;
Жизнью пользуйся, живущiй», —
не смущаясь мрачнымъ сосѣдствомъ, беззаботно воздвигаютъ алтари богинѣ любви на саркофагѣ имѣющагося тамъ склепа одного почившаго сановника, начертывая на немъ (то-есть на саркофагѣ, а не на сановникѣ) влюбленною рукой дорогiя имена и пламенныя слова любви въ стихахъ и прозѣ. Бѣдный! что онъ долженъ былъ перечувствовать, и что онъ могъ поразсказать бы о происходившемъ надъ его головой... si les morts pouvaient parler!..⁴

Кладбище это было приведено въ свой теперешнiй видъ мѣстнымъ купцомъ П. и поддерживалось на его собственныя средства. Оно было его дѣтищемъ и долгое время единственнымъ предметомъ его заботъ; тамъ проводилъ онъ почти все свое свободное время и не останавливался ни передъ какими затратами на украшенiе излюбленнаго имъ кладбища. Своеобразный вкусъ, но de gustibus non est disputandum...⁵

¹ От 2-го брака Слѣпцова с девицей Языковой у него была единственная дочь Валентина Алексѣевна въ замужествѣ Гурко, къ которой и перешли авторскiя права ея отца
² «Русская старина» 1890 годъ, январь, томъ LXV
³ Смотри бiографическiй очеркъ, составленный Жозефиной Слѣпцовой и напечатанный въ «Русской старинѣ» 1890 года
⁴ Если мертвые могли говорить
⁵ О вкусахъ не спорятъ