Книга с ключом: Гамлет на обложке
В 1942 году, в самый разгар войны, московское издательство «Детская литература» выпустило книгу, которая не совсем подходила по времени: шекспировского «Гамлета» в переводе Б. Пастернака.
Причем это не первое издание, комментарии известного шекспироведа М. Морозова, иллюстрации Н. Кузьмина.
Что тут особенно скажешь?
Классика!
Но, чем больше я всматривался в лицо на обложке, в лицо Гамлета, тем яснее мне становилось, что здесь ключ к одной тайне.
Весной 1940 года Б. Пастернак написал письмо своему коллеге, поэту и переводчику, М. Лозинскому.
Письмо касалось, такой, казалось, спокойной, культурной, даже академической проблемы, как перевод «Гамлета».
Пастернак просил у Лозинского извинения.
За что?
Дело в том, что если взять это письмо и поднять его за кончик, то с него закапает кровь…
Не театральный клюквенный сок, а самая настоящая кровь.
Это письмо, точнее, его содержание, имеет отношение к страшной полосе в нашей культуре.
Борис Леонидович Пастернак
|
Что такое были переводы в Советском Союзе до войны?
Дело в том, что переводчик, с помощью своего таланта, своего ума, своего литературного слуха, вводил в сонм существующих классиков еще одного, теперь иноземного.
И, скажем, например, Лопе де Вега, Гете или Шекспир, становились вровень с русскими великими писателями.
Их читали на русском языке, их изучали в школах, институтах, читали дома, подсовывали подрастающему поколению в качестве назидательного, полезного, необходимого чтения, и, Шескпир был, практически то же самое, что Л. Толстой.
Он был также важен, он обсуждал в своем творчестве такие же важнейшие проблемы, и также гениально и художественно их решал.
Вот почему проблема перевода классиков на русский язык была поставлена на государственный фундамент.
Пьесы, в переводе поэтов-переводчиков XX века, шли в театрах, переводчики печатали эти переводы в собраниях сочинений, они выходили отдельными книгами, выходили не только в центральных издательствах, но и по всей стране.
Переводчик становился — человеком!
Действительно, это культурное и социальное достижение XX века, можно также сказать, достижение Советской власти, советской культурной политики.
Вот почему многие с ностальгией вспоминают о старых временах, тогда все было солидно, серьезно, надежно и культурно.
И, Пастернак, своим переводом «Гамлета», а это был далеко не первый перевод «Гамлета» в истории русской культуры, тоже, как бы подавал заявку на вхождение в этот круг, в этот строй писателей-классиков.
Шекспир был классиком, и, переводчик его, выглядывающий из-за плеча оригинала, он тоже отчасти принадлежал к классике литературы.
Была другая сторона у этих переводов.
Не имя возможности выразить себя в оригинальной поэзии, поэты-переводчики и прозаики-переводчики говорили языком мировой классики.
Литературные свои силы, свою энергию, они направляли через классическое русло и выходили все к тому же читателю.
Была третья сторона вопроса, и надо сказать, очень важная.
Переводчики получали хорошие гонорары.
То есть, в культурном, в идеологическом, в материальном отношении, перевод возвышал литератора.
Даже тот, кто прозябал в нищете, за годы Советской власти неожиданно взмывал, иногда даже на небеса.
Для Пастернака перевод до конца 30-х годов не был основным его занятием.
В 1939 году к Борису Леонидовичу обратился Всеволод Эмильевич Мейерхольд, чье положение в театральном, литературном и культурном мире было несколько шатким.
Обращение к Шекспиру, особенно к такой пьесе как «Гамлет», могло бы упрочить его положение.
Но это был третьестепенный фактор, а первейший — это конечно творческий интерес к главной, по существу, пьесе Шекспира, как принято называть «Гамлета».
Мейерхольд, видя талант и особенность Пастернака, предложил ему сделать новый, оригинальный, не на что не похожий перевод.
Пастернак загорелся, потому что Мейерхольд освободил для него, открыл некие творческие и лингвистические шлюзы, вся энергия, весь оригинальный дар Бориса Леонидовича, хлынул в этот перевод.
Про перевод «Гамлета» работы Пастернака, с тех пор, вот уже 70 лет, говорят о том, что он не правильный, он не точный, он не попадает даже иногда в мысль Шекспира, а не то что в его образ или какую то его метафору, и все это в каком то смысле, не имеет значения.
Потому что Пастернак поставил перед собой задачи не такие, как ставил его корреспондент М. Лозинский, который был сторонником точного, а иногда даже зквилиарного, то есть равнострочного, перевода.
Пастернак оставался в своем переводе поэтом легким, певцом той темы, которую он взялся воспевать, он оставался — Пастернкаом.
Поэтому перевод для Бориса Леонидовича был столь радостен, он за него взялся.
Первые главы, первые строфы шекспировского текста своего перевода, он обсуждал со Всеволодом Эмильевичем Мейерхольдом.
Летом 1939 года Мейерхольд был арестован.
Для Пастернака это был тяжелейший удар.
Перевод Гамлета, такой, какой существовал под пером Бориса Леонидовича, мог существовать, мог дальше жить только для Мейерхольда и более ни для кого.
Так казалось Пастернаку.
Очень скоро, после ареста В. Э. Мейерхольда, случилась страшная история.
Его жена, актриса Зинаида Райх, была убита в своей квартире, причем убийство было загадочным, непонятным и до конца не объясненным до сих пор.
У Зинаиды Райх ничего не украли из ее имущества, но убийство было особо садистическим, ей выкололи глаза.
Все знали об этом, и Москва, и Ленинград, и все культурные сферы Советского Союза только об этом и говорили, шепотом, тайно, закрыли за собой дверь.
Письмо Пастернака в марте 1940 года в большой степени отражало то состояние, в котором находился Б. Пастернак.
И вот это его извинение, и вот это его многословие вокруг того, что он читал чьи то перевода, не читал чьи то переводы, как он относится к своему и так далее, он просто как подросток себя вел перед лицом мэтра Лозинского, чего ранее не случалось.
Да, Пастернаку было свойственно извиняться за какие-то свои шаги, но это письмо было глубоко не случайным, и не только оно свидетельствует о том, что происходило с Пастернаком в эти самые недели и месяцы, есть и другие свидетели.
Состояние, в котором прибывал Б. Пастернак, в те месяцы, когда занимался переводом «Гамлета», хорошо видно по одной фразе его сестре, в Ленинград, Ольге Фрейденберг, античнице, он пишет: «… все это близко коснулось меня, все это непосредственно совершилось около меня!»
Есть еще более яркое свидетельство его состояния, свидетельство, которое почему то редко приводится пастернаковедами, может быть потому, что оно опубликовано сравнительно недавно.
Это воспоминания известного журналиста и адвоката Аркадия Ваксберга, который перед самой войной решил с приятелем : а сходим-ка мы к Борису Леонидовичу, познакомимся с ним, скажем, что мы поклонники его поэзии, так приятно будет подписать его книги.
Они отправились, как тогда водилось, без всяких телефонных предварительных звонков, просто поднялись к нему в квартиру, в Лаврушенском переулке, и позвонили.
Дверь открылась, и Ваксберг вспоминает:
«... На лестничной площадке было темно, кажется, перегорела лампочка, а в квартире у Пастернака яркий свет, и вот Борис Леонидович увидел двоих молодых людей, в длинных плащах, по тогдашней моде, которые молча стояли и смотрели ему в глаза.
Пастернак сделал шаг назад в квартиру, в глазах его отразился абсолютный ужас, и он не сказал, не спросил, а сдавленно закричал: «Кто, кто вы?»
Молодые люди переглянулись смущенно и стали что-то лопотать: «Борис Леонидович, мы студенты, мы ваши поклонники, мы вот пришли, извините, что предварительно не дали знать…»
C облегчение Пастернак вздохнул, он понял, что не за ним, не к нему с арестом, все хорошо, он будет жив, жизнь продолжается…
Тут же захлопотал, побежал на кухню ставить чайник, как у него это было принято, пригласил войти и был хороший разговор о литературе и он подписал каждому из студентов свою книгу стихов и все закончилось хорошо.»
Это страшнейший эпизод, это проявление чудовищного психоза, который случился с великим поэтом, Ваксберг, до конца своих дней забыть не мог.
Вот состояние, в котором переводился «Гамлет».
Мейерхольда не стало...
Творческая энергия Б. Пастернака никуда не делась, и она требовала выхода
Впервые перевод Пастернака вышел в журнале
Это был тот самый перевод, который он делал для Мейерхольда, и он, не понравился публике.
Появились критические отзывы, это — не тот Гамлет! это — не тот Шекспир! почему Гамлет и другие герои говорят языком улицы? надо переделать!
И, Пастернак, начал переделывать.
И, как всегда, постепенно переделывая, он ухудшал текст.
К сожалению, пока лава литературная словесная кипит, все можно сделать, и писатель владеет ею, он царь и бог, когда она застывает, к сожалению очень трудно разогреть эту лаву до нужно температуры и придавать ей необходимую форму.
И, тем не менее, Пастернак брался потому что, это был «Гамлет», и отдельного издания так и не было, существовало только журнальное.
Затем появилась первое отдельное издание, а в 1942 году, как мы уже сказали, в «Детгизе», издательстве «Детская литература», появилась эта книжечка, иллюстрированная художником Николаем Кузьминым — замечательным художником, который стал классиком еще до войны.
Он иллюстрировал «Евгения Онегина» пушкинского и другие произведения.
Великолепный художник-график, который хорошо знал самого Пастернака, и хорошо знал художественную, литературную, артистическую Москву.
Поскольку я собираю материалы о Пастернаке, и пишу о нем, то мне интересны любые его издания.
И вот когда я раздобыл этого «Гамлета», он лежал у меня на столе.
Пока я отвлекаясь на текст в компьютере что то писал, что то выискивал, все время поглядывал на эту книжку.
Надо сказать, что мои домашние, приносят мне к компьютеру горячий чай, я очень люблю, чтобы у меня стоял горячий чай на рабочем столе.
И вот я отпиваю чай, и поглядываю, отпиваю чай и поглядываю, и думаю, что что то не то...
Это Гамлет кого то мне напоминает, но, кого?
Я начинаю эти части соединять между собой: вот художник Кузьмин, вот Борис Пастернак, вот Уильям Шекспир.
И я понимаю, что лицо, которое смотрит на меня — это лицо женщины!
И вот эти, чуть завитые, кудрявые волосы, и вот эти, немножко впалые, щеки, как бы подчеркнутые скулы, и глаза! — этот взгляд — этот тревожный, невозможный взгляд!
Я сам не могу отвести от него глаз.
А когда книжку открываешь, то перед самым текстом Кузьмин поместил еще одного Гамлета, и здесь глаза столь же безумны, столь же встревожены, и лицо как бы еще более женское.
Ну, конечно, я вспоминаю, что и Сара Бернар играла в сове время Гамлета, и тем не менее, Кузьмин не намекает на Сару Бернар, а на кого?
Кто изображен на обложке?
И в какую то минуту я понимаю... что на обложке изображена та актриса, то женщина, о которой было столько разговоров в 1939-м году, и в 1940-м, и в 1941-м, и которые чуть чуть угасли к военному 1942-му году.
Угасли, внешне, но внутренне остались в душах у современников.
И тогда я выбегаю на кухню, и кричу своему семейству:
— Я догадался кто это!
Я догадался!
Они смотрят на меня как на сумасшедшего.
— Я знаю кто этот человек!
— Ну, кто? — равнодушно они говорят мне.
— Это — Зинаида Райх — говорю я.
— Зинаида Райх? — недоверчиво к этому относится моя семья.
— Это — Зинаида Райх — говорю я. — Я вам сейчас докажу!
Начинаю раскладывать на своем столе пасьянс, чтобы позвать людей и показать, что я должен быть прав, так должно быть!
Я беру известные изображения Зинаиды Николаевны: вот она в «Даме с камелиями», рисовал Кузьмин, это известно что модель — Зинаида Райх.
Посмотрите на этот маленький ротик у нее, кудрявые волосы, конечно.
Маленький ротик и вот этого Гамлета вот на этой странице, на 19-й.
Вот он в типично «гамлетовском берете», развиваются волосы крылатско, и маленький ротик, это — ее рот.
Давайте возьмем, как Кузьмин делает обложку для книжки «Актриса», роман одного из братьев Гонкур.
Смотрите, не смотря на вуаль, не смотря на шляпку: черные кудри, все тот же маленький ротик, правда, глаза опущены, безумия нет, но, между Зинаидой Райх вот здесь, и, Зинаидой Райх на обложке — мы понимаем, что пропасть.
Мы понимаем, что Кузьмин просто рисовал некий типаж, и это не Зинаида Николаевна?
О. Кучкина, Зинаида Райх, роман-биография
|
Давайте возьмем биографию Райх, написанную и выпущенную недавно Ольгой Кучкиной.
Зинаида Райх в роли Маргарит Готье, «Дама с камелиями»
|
Посмотрите, Зинаида Райх в качестве героини «Дама с камелиями», вот она в красном платье на сцене театра, в роли Маргарит Готье.
Рисунки Елены Данько, художница другая, не Кузьмин, а сходство полное.
Кстати, в этом самом красном платье, Зинаиду Райх потом похоронят.
Книга Ольги Кучкиной наполнена, просто сочится, изнемогает от количества фотографий Зинаиды Райх, что не удивительно, которые ведут нас к вот этому самому сходству, к доказательству этого сходства.
Но все таки, мы понимаем, что нужен еще один какой то фактор, нужен еще один ключик, чтобы открыть этот самый художественный образ.
Нужна сама Зинаида Райх, которая была бы в костюме Гамлета, но где ее взять?
И, вот оказывается, что такой Гамлет есть.
Зинаида Райх в роли Гамлета, 1931 год
|
Его играла Зинаида Райх в 1931 году, был поставлен спектакль по пьесе Юрия Олеши «Список благодеяний», и там героиня, Елена Гончарова, начинает с того, что выходит на сцену, отыграв Гамлета.
Она снимает гамлетовский берет, который ей положен по роли, и держит его в руке.
Райх — Гамлет.
Отсюда эти глаза, отсюда эти кудри, отсюда вот эта женственность.
А почему глаза все таки на этом портрете тревожные?
Зачем это нужно было Кузьмину?
Что это за воспоминание такое?
Почему он, как сейчас кто-нибудь сказал бы, подставил Пастернака?
Кузьмин намекает, кто мог быть этим Гамлетом, Пастернак связан с Мейерхольдом, Мейерхольд с Зинаидой Райх, и словом, сикира могла бы упасть на шею Бориса Леонидовича.
Нет!
Этой ассоциации, конечно, у Кузьмина не было.
У него была другая, которую он не смог пересилить, это — ассоциация с глазами реальной Зинаиды Райх.
В. Мейерхольд на фоне портрета З. Райх, 1930 год
|
Дело в том, что в доме у Мейерхольда висел портрет Зинаиды Николаевны, портрет с огромными ее, чуть печальными, но, совсем не тревожными глазами.
Мейерхольд очень любил этот портрет, он был к нему привязан, он требовал, чтобы эта фотография все время находилась на стене и смотрела на него.
По воспоминаниям современников, всех, кто приходил в квартиру Райх и Мейерхольда, не могли отвязаться и как то уйти в сторону от этого портрета, его нельзя было миновать, этот взор преследовал каждого, как всякие прямо смотревшие глаза, они не давали зрителю никуда спрятаться, отойти.
Портрет смотрел прямо на них, и эти глаза как бы медузили посетителя, они его сковывали, они его зачаровывали, даже если сама Зинаида Николаевна и ее внешность не очень кому то и нравилась.
Не все, далеко не все, были поклонниками ее красоты, скажем прямо, и ее таланта.
И вот мне кажется, что эти выколотые глаза не дают покоя художнику Николаю Кузьмину, он рисует их как знак беды, знаете, есть такое банальное выражение.
Он не может уже нарисовать Гамлета, который внешне у него ассоциируется с Зинаидой Райх.
Вполне возможно, что Николай Кузьмин видел Зинаиду Николаевну на сцене, в роли этой Елены Гончаровой, играющей Гамлета в 1931 году.
Почему нет?
Он был большим театралом, он дружил с актерами, и с актрисами.
Мне кажется, что вот это дополнение, это завершение гамлетовского образа, трагедии, которая совершается на фоне огромной трагедии, трагедии страны.
Страны находящейся в пучине войны, что вот это та самая точка, две точки, это те самые два ключа к Гамлету, его образу, к идеи, которая несется в этом произведении.
Мне кажется, что Кузьмин просто не мог обойтись без этого, потому что это какой то финал, это сведение к чему то точечному, к той мысли, к той тревоги, к той трагедии, которая носилась в воздухе и не затихла к 1942-му году.
То, что цензура пропустила явные ассоциации, если они у меня через 70 лет возникают, то тем более они должны были возникнуть у цензора, у редактора тех лет, которые помнили Райх на сцене.
Почему все таки эту обложку и тот портрет внутри книги, почему пропустили?
Мне кажется, что объяснение довольно простое: такое горе представляла собой Великая отечественная война, такое количество утрат и обездоленности висело в воздухе, в этой атмосфере тех лет, что никто уже не обращал внимания, кого рисует художник.
Тогда я снова зову свою семью, предлагаю оценить получившийся пасьянс, я спрашиваю:
— Райх?
— Райх.
— Гамлет?
— Гамлет.
На обложке, где художник сумел зашифровать в одном рисунке трагедии двух столь далеко отстоящих эпох.
Гамлет на обложке был истинной трагедией.
И. Н. Толстой
«Исторические путешествия», Москва, 2015 год
