Небо как ситец неброского цвета.
В центре простой немудреной земли
Поле чистейшего белого света:
Это ромашки взахлеб зацвели.
В белых сединах мужчина — без кепи,
Джинсы, кроссовки, цветной телефон —
Встал на колени в ромашковых дебрях.
Зрелость седая и юности фон.
Видно, не хватит разлета объятий,
Чтоб удержать белый сноп, как и птиц.
Вспомнилась молодость, белое платье
В запахе пряном пьянящей пыльцы.
В сонме ромашек мила в белой блузке,
Взгляд Бирюсинки и желтый платок.
Он бы любимую обнял до хруста,
Если бы только вернул ее Бог.
Чувства нахлынули дружно, и — скерцо! —
Слезы мужские — скупая роса.
Поле дало утешение сердцу.
Память ромашкой живой проросла...
Здесь каждая тропка исхожена им,
По возрасту — зрелым, душой — молодым.
Он память Сердобска, рассудок и пыл,
Он город до боли сердечной любил…
Река в половодье, гора во весь рост,
Вчера и сегодня, собор и погост —
Мгновенья застыли, как в хвое смола.
Ушедшая мама на снимке жива.
Каким многоцветным его был посыл!
Счастливым и добрым, без примеси лжи.
Красавец собор смотрит в гладь Сердобы,
А вот пепелище: две чёрных трубы.
Мальчишка на снимке с листа пьёт росу,
Луна моет ноги в пруду, как в тазу.
И кадры пьянят, как хмельная трава,
Как древняя чаша с вином — ендова.
Я вижу свой дом сквозь его объектив:
Три грустных окна в окружении слив.
Он в фотосюжетах, как маг, сопрягал
Бытийные миги и сердца накал.
Незримый, он в кадре: и в колосе ржи,
И в тонкой осинке у края межи.
Из автопортретов мне дорог один:
Прижался к берёзе земли русской сын.
Любимый отец, дед, наставник, сосед,
Он каждому отдал души тёплый свет.
Знаток, летописец, земляк, старожил,
Спасибо, маэстро, за зрячесть души!
Помянем - кто словом, кто кадром, свечой.
Кто жаркой молитвой, кто горькой слезой.
Пусть ныне и присно край милых осин
Хранит о нём память. Так будет! Аминь!
Галина Есипенко,
заслуженный учитель РФ
