Отрывки изъ воспоминанiй
Вспоминая старину, я недавно сидѣлъ у одного нзвѣстнаго литератора, побывавшаго какъ и я грѣшный, въ отдаленныхъ мѣстахъ Сибири.
«Одно время, сказалъ этотъ маститый писатель, подъ вліяніемъ теоріи Бакунина, интеллигенція искала прозелитовъ среди тюремнаго люда.»
Не берусь за другихъ говорить, можетъ быть, это было и такъ.
Я и мои близкіе друзья находились внѣ вліянія Бакунина.
Воспитывались мы непосредственно подъ впечатлѣніемъ русской легальной литературы и тѣмъ не менѣе я удѣлялъ большое вниманіе тюремному люду.
Пропаганда эта выходила естественнымъ образомъ.
Вся наша народническая практика была мимолетна.
Скоро насъ, всѣхъ пропагандистовъ, засадили по тюрьмамъ.
Мнѣ пришлось просидѣть до суда четыре года.
Судился я по Большому процессу 193-хъ.
Попавъ въ Сибирь на житье, я и тамъ два раза былъ арестованъ, и каждый разъ сидѣнье мое продолжалось по полтора года.
Оба мои послѣдніе аресты кончились новыми ссылками, уже административнымъ порядкомъ; первая – въ Иркутскую губернію, вторая — въ Якутскую область.
Прибавьте сюда длинный этапный путь.
Два раза приходилось на два мѣсяца останавливаться по тюрьмамъ, въ Красноярокѣ и въ Якутскѣ.
Въ самой ссылкѣ сибирской трудно было не натыкаться на тюремный людъ, вѣдь Сибирь пропитана тюремной атмосферой.
Не забывайте, что мы провели свои лучшіе годы въ тюрьмѣ и въ ссылкѣ, годы, когда хотѣлось такъ сильно жить, когда потребность въ пропагандѣ стояла на первомъ планѣ, и мы, естественно, направили свою пропаганду на окружающій насъ міръ.
Мы не только пропагандировали арестантовъ, мы не останавливались даже и передъ жандармами.
Въ Одессѣ, гдѣ впервыѣ я сидѣлъ въ заключеніи, жандармскій полковникъ Кнопъ не довѣрялъ тюремной администраціи, а потому ежедневно приходили въ тюрьму два жандарма, которые и были нашими полными хозяевами, но, въ концѣ-концовъ, мы съ ними очень подружились, они носили съ воли намъ письма и оказывали всевозможныя услуги.
Нѣкоторые изъ нихъ трогательно привязались къ намъ.
Какъ живой стоитъ передъ глазами жандармскій унтеръ-офицеръ Орловъ.
Прощаясь съ нами, онъ клялся никогда не забывать насъ.
Въ то время нравы были патріархальные, я говорю о провинціи.
Хотя сидѣлъ я въ одиночной камерѣ, но я безпрепрятственно по цѣлымъ днямъ велъ бесѣды, сидя на окнѣ съ уголовными арестантами.
Однажды, мое вниманіе было привлечено ссорой между арестантами.
Нѣсколько человѣкъ играли въ орлянку, во время игры они поссорились, а ссора кончилась дракой, причемъ потерпѣвшій оказался крестьяниномъ, отъ котораго вѣяло полемъ и деревней.
Съ окровавленной физіономіей онъ ревѣлъ, какъ ребенокъ, — «шпана» же надъ нимъ издѣваkась.
Мнѣ сразу бросился въ глаза этотъ здоровенный Никита.
Я почуялъ, что онъ не свой въ тюремномъ мірѣ.
Вскорѣ я съ нимъ познакомился.
Обвинялся онъ въ конокрадствѣ.
Какъ его грѣхъ попуталъ, я такъ и до сихъ поръ не могу понять.
Дѣло въ томъ, что Никита Всеволодскій тогда былъ сильно задѣтъ штундизмомъ; помимо этого, Никита былъ чрезвычайно глубокій человѣкъ.
Впослѣдствіи онъ былъ сосланъ, какъ политическій ссыльный въ городъ Енисейскъ, и тамъ сдѣлался любимцемъ всей политической ссылки; отличался онъ тамъ въ особенности своимъ трудолюбіемъ и своей глубокой идейностю.
Знакомство наше перешло въ дружбу, общая почва, на которой мы сходились, было Евангеліе.
Какъ ни привлекателенъ былъ для меня тогда штундизмъ, однако чувствовалось, что между мною и имъ лежитъ нѣчто, не позволяющее намъ вполнѣ понимать другъ друга.
Признаться, часто онъ ставилъ меня въ тупикъ, когда обращался ко мнѣ за разъясненіемъ непонятныхъ ему мѣстъ изъ Апокалипсиса.
Мы какъ бы говорили на разныхъ языкахъ, хотя сердца наши взаимно притягивались.
Наконецъ случай помогъ мнѣ перевести Никиту на мою почву.
У меня оказался новый сосѣдъ.
Что можетъ быть интереснѣе для заключенныхъ, какъ привозъ съ воли новаго сосѣда?
Увы на этотъ разъ мой новый сосѣдъ меня разочаровалъ.
Когда смотритель тюрьмы съ надзирателемъ удалились и въ корридорѣ моемъ воцарилась тишина, я сталъ громко звать сосѣда къ дверямъ, отвѣта не было, въ сосѣдней же камерѣ раздавались быстрые шаги очевидно нервнаго человѣка.
Лишь черезъ два часа мнѣ удалось вызвать сосѣда къ дверямъ.
На мои вопросы я вдругъ услышалъ къ моему ужасу нервный голосъ безумнаго человѣка: «Я знаю меня посадили сюда съ научной цѣлю, я сижу здѣсь въ антропологическомъ кабинетѣ, съ окна кабинета я долженъ изучать чеповѣческіе типы.
Что же, я для науки готовъ страдать, но пусть же дозволятъ моей женѣ и дочери посѣщать меня»...
Я съ нѣмымъ ужасомъ слушалъ эти безумныя рѣчи...
«Вотъ, — продолжалъ онъ, — слышите меня зовутъ къ телеграфу, вѣдь камера моя соединена телеграфомъ съ университетомъ».
Помню сцену, оставшуюся на вѣки въ моей памяти: Заславскаго, такъ звали моего сосѣда, черезъ два дня позвали въ контору, онъ отказался идти, тогда пришла за нимъ цѣлая орава надзирателей съ тюремнымъ смотрителемъ во главѣ.
Его взяли подъ руки и повели; несчастный же упираясь, безъ шапки, кричалъ душу раздирающимъ голосомъ.
Несмотря на его помѣшательство на Заславскаго находили минуты просвѣтленія, и тогда съ большимъ удовольствіемъ слушалъ я его въ высшей степени логическую рѣчь.
Въ Одессѣ онъ основалъ рабочій кружокъ; кружокъ этотъ имѣлъ, насколъко припоминаю, свою тайную типографію.
Все шло хорошо, связи расширялись, но по обыкновенію явился провокаторъ и весь кружокъ былъ захваченъ.
Заславскій былъ арестованъ въ 1875 году и прежде чѣмъ заключить въ тюремный замокъ, его содержали нѣсколько мѣсяцевъ въ арестномъ домѣ, гдѣ онъ и успѣлъ сойти съ ума.
Нельзя сказать, чтобы сосѣдство такое было бы особенно пріятно, въ тюрьмѣ и безъ того были у меня разстроены нервы, а тутъ приходилось выслушивать безумныя рѣчи сумасшедшаго.
Впослѣдствіи, кажется въ 1877 году, я его встрѣтилъ въ Санктъ-Петербургѣ въ домѣ предварительнаго заключенія.
Онъ впалъ тогда въ полнѣйшій тихій идіотизмъ.
Тѣмъ не менѣе, его судили и приговорили къ каторжнымъ работамъ.
Онъ умеръ въ домѣ умалишенныхъ.
Тогдашній смотритель одесской тюрьмы Зубачевскій, боясь, чтобы Заславскій ночью не наложилъ на себя руки, помѣщалъ на ночь въ камеру Заславскаго двухъ уголовныхъ арестантовъ.
Я воспользовался этимъ и при посредствѣ арестантскаго старосты, былъ на ночь помѣщенъ въ камеру Заславскаго мой Никита съ другимъ арестантомъ.
Почти цѣлую ночь былъ слышенъ неумолкаемый говоръ въ сосѣдней камерѣ.
Въ то время, какъ товарищъ Никиты вскорѣ уснулъ крѣпкимъ сномъ, Никита все время внимательно слушалъ рѣчь Заславскаго.
На утро послѣ повѣрки подходитъ къ моей камерѣ Никита и съ восторгомъ говоритъ: «И що це за чеповик, вин усе знае, не дурно же вин в ночи все на зирки дивится".
Оказывается Заславскій прочиталъ ему цѣлую лекцію
Съ тѣхъ поръ мой Никита сталъ постепенно переходить на болѣе раціоналистическую почву.
Апокалипсисъ все болѣе и болѣе отодвигался въ сторону.
Мой милый, дорогой Никита, какія отрадныя минуты ты доставлялъ мнѣ въ моей тюремной жизни!
Въ 1876 году, однако я съ нимъ долженъ былъ разстатъся.
Меня съ другими товарищами увезли въ Питеръ.
О Никитѣ я было позабылъ, и только въ Сибири я узналъ, что Никита Всеволодскій по выходѣ изъ тюрьмы сошелся близко на волѣ съ «политиками» и сдѣлался рьяньімъ пропагандистомъ; былъ арестованъ и сосланъ въ городъ Енисейскъ, гдѣ пробылъ три года.
И какъ я уже выше сказалъ, онъ былъ любимцемъ всей политической енисейской ссылки.
Другой уголовный арестантъ, котораго мы тоже пропагандировали быпъ нѣкто Пилаевъ.
Это быпъ совсѣмъ въ другомъ родѣ чеповѣкъ.
Пилаевъ былъ настоящимъ завсегдатаемъ тюрьмы.
За два года моего пребыванія въ одесской тюрьмѣ, онъ нѣсколько разъ освобождался, и опять приводился въ тюрьму.
Въ тюрьмѣ онъ велъ дѣятельную жизнь; выражаясь арестантскимъ языкомъ Пилаевъ былъ «фартовымъ» человѣкомъ.
Будчяи хорошимъ спеціалистомъ, — рѣзчикъ печатей — онъ зарабатывалъ въ тюрьмѣ хорошія деньги, но кромѣ того Пипаевъ былъ счастливымъ картежнымъ игрокомъ.
Несмотря яа всю свою дѣповитость, онъ любипъ мно-
го читать и увлекапся ррманами.
Въ ѳго натурѣ вообщѳ таи.тось много романтизма.
Мнѣ кажется, нами, попитическими, онъ увпекся, какъ страничкой интереснаго романа.
Тогда мнѣ, казапось, что „Московскій", таково быпо его тюремное прозвище, воспринимаетъ наіпи идеи .тишь новерхностно.
Дѣйствитѳльность однако пока-зала, что я быпъ нѳ совсѣмъ правъ.
Пилаевъ, по выходѣ изъ тгорьмы, сошелся близко съ одесскими радикалами, и во второй ноловинѣ 70-хъ годовъ быпъ сосланъ, какъ попитичѳскій ссыпь-ный, въ Восточнуго Сибирь. Въ ссыпкѣ онъ дѣлапъ попытку къ побѣгу, быпъ пойманъ и просидѣпъ допго въ Верхопенской тюрь-мѣ. По моимъ справкамъ ве.тъ тамъ бѳзукоризнѳннуго жизнь, даже не играпъ въ карты съ арестантами, но впослѣдствіи, посе-пившись въ городѣ Киренскѣ Иркутской губерніи, имѣлъ какія-то недоразумѣнія съ политическими ссыпьными. Трудно требо-вать, чтобы человѣкъ, прошедшій черезъ школу разной уголов-щины, могъ бы впопнѣ спиться съ нашимъ братомъ, „по.тити-комъ". Со мной въ ссы.ткѣ онъ велъ дпиннуго перепиеку. Изъ писемъ его я видѣ.тъ, какъ сильно угнетали Пипаева, выше упо-мянутыя недоразумѣнія. Въ 1895 году, почти черѳзъ 20 лѣтъ посяѣ нашей разлуки, я его посѣтилъ въ городѣ Кирѳнскѣ. „Ну, сказапъ я ему, узнавайте меня!" Допго онъ всматривался и все-таки нѳ могъ узнать меня. И то.тько когда я ему паномнилъ нѣ-которыя сцены изъ одесской тюремной жизни, онъ узналъ меня и бросипся ко мнѣ въ объятья. Въ гостяхъ я прожи.тъ у нѳго нѣсколько дней. Мнѣ, показалось, что онъ состав.тенъ изъ смѣси хорошаго и дурного. Рядомъ съ вполнѣ выработанными интелпи-гентными потребностями, у него прогпядывала страсть къ зо.то-тоискатѳльству. Каждоѳ лѣто онъ отправ.тя.тся на зопотыѳ приіска, искать своего счастья. Однако ворочусь къ прежнему разсказу. Сидя въ одесской тюрьмѣ, мы не ограничивапись пропагандой среди единичныхъ личностей. Одинъ изъ насъ, Ч. писалъ дпинныя статьи, которыя чита.тись сообща въ общихъ арѳстантскихъ ка-мѳрахъ. И это дѣпа.тось, повторяю не подъ впіяніомъ идей Ба-кунина. Между нами въ одесской тюрьмѣ нѳ быпо ни одного бакуниста. Си.тьна была тогда потребность вносить своѳ „я" въ окружающую насъ жизнь. Потребность эта насъ душипа, и ссли бы стѣны могли спушать, мы бы и стѣнамъ проповѣдовали мсти-ну и справедпивость. Не.тьзя сказать, чтобы мы не имѣли нѣко-тораго успѣха среди угоповныхъ арсстантовъ. Однако успѣхъ этотъ корѳнился не сто.тько въ нашихъ идеяхъ, которыя остались въ большинствѣ случаевъ непонятыми. Нѣтъ, не наши идѳи за-ражали арестантовъ. Мы какъ личности, одухотворенныя идеями, дѣйствовали своей экзальтированностьго на эти грубыя сердца, и находи.тись среди нихъ такіѳ, которые готовы были идти изъ за насъ въ огонь и врду. Объ одномъ изъ такихъ я нижѳ и разска-жу. Въ началѣ 70-хъ годовъ въ Нижнѳмъ-Новгородѣ судипся нѣкто Гармановъ за грабежъ. Судъ присяжныхъ засѣдатепей присудилъ его къ каторжнымъ работамъ. Поспѣ прочтенія при-говора онъ встапъ яа судѣ, и обращаясь къ судьямъ поклялся.
имъ отомстить.
Возмущѳнный судъ ходатайствовалъ передъ ми-нистромъ юстиціи подвергнуть Гарманова наказанію плетьми.
Ходатайство суда было уважено.
Посиѣ позорнаго наказанія его отправили въ центральную тюрьму б.тизъ Харькова.
Тамъ посадили его рядомъ съ политичѳскимъ каторжникомъ Папинымъ «по Долгушинскому дѣпу».
Какъ опытный арестантъ онъ сумѣлъ войти съ нимъ въ сношенія, и Папинъ произвелъ на него сипьное впечатлѣніе.
Отъ него онъ выучилъ нѣсколько револю-ціонныхъ пѣсенъ.
Съ тѣхъ поръ у него запала завѣтная мечта: сбпизиться съ революціонерами.
Просидѣвъ нѣкоторое врѳмя въ центрапкѣ, Гармановъ пошепъ этапнымъ порядкомъ въ сибирскіе рЗ^дники.
По дорогѣ онъ смѣнялся.
Это было въ 1878 году.
Въ это время послѣ 4-хъ годичнаго, одиночнаго заключенія, насъ, меня, Чудновскаго и Чернявскаго, только что привезли въ Сибирь на житье, по приговору особаго присутствія сената, Дѣло 193-хъ, и поселипи въ городѣ Япуторовскѣ, Тобольской губерніи.
Вскорѣ къ намъ прибыла Афанасьева, по дѣлу Ковапьскаго.
Наняли мы общую квартиру и потянулась у насъ однообразная скучная ссыльная жизнь.
Напуганное администраціей; такъ называемое ялуторовское общество, насъ сторонилось.
Мы оказались въ безвоздушномъ пространствѣ.
Впослѣдствіи, послѣ долгаго опыта ссыпьной, сибирской жизни, проживъ въ ней около 20 лѣтъ, я прекрасно уживался съ обывателями, и находилъ между ними друзей.
Но тогда мы всѣ были новички, — мы не сумѣли оріентироваться въ окружающей насъ обстановкѣ.
Единственно переписка съ товарищами доставляла намъ удовольствіе, да и та была отравлена, такъ какъ вся наша переписка переходила черезъ цензуру мѣстнаго исправника.
Настроеніе было скверное.
Приходилось, какъ о славномъ времени вспоминать о пребываніи въ тюрьмѣ.
И вотъ въ одно холодное зимнее утро къ намъ приходитъ геркулесова роста чеповѣкъ, — это и былъ Гармановъ.
Онъ разсказываетъ о всемъ своѳмъ прошпомъ.
Разсказываетъ и о первомъ своемъ знакомствѣ съ Папинымъ.
Между прочимъ, онъ намъ пѳредавапъ съ какимъ удивленіемъ узналъ, что сосѣдъ его по камерѣ, Папинъ, попалъ въ центральную тюрьму нѳ за разбой или грабежъ, а за безкорыстное желаніе просвѣтить свой народъ.
Въ концѣ-концовъ гость иредлагаетъ намъ свои услуги.
Искренній тонъ его насъ подкупилъ.
Да къ тому жѳ намъ сильно же-лалось, что-нибудь дѣлать на пользу своихъ идей.
Немного по-колебавшись, мы приняпи его предпоженіе.
Сначапа мы его посыпали въ Екатеринбургъ и Пермь, онъ аккуратно исполнилъ наше порученіе.
Наконецъ, мы посылаемъ его за нелегапьной литературой въ самый Питеръ.
Бопыпихъ дѳнегъ онъ намъ не стоилъ, ,ибо всѣ свои путешествія онъ совершалъ пѣшкомъ.
Когда у него не хватапо денегъ, онъ становипся на поденную работу.
Выпроводивъ его въ Пптеръ, мы допго его ждапи и, наконецъ, стапи его забывать.
Лишь весною этого 1906 года, я встрѣтился случайно съ человѣкомъ, у котораго Гармановъ скрывался въ Питерѣ.
Приходъ пѣшехода изъ самыхъ нѣдръ сибирскихъ, всѣхъ
заинтересовалъ, и на него ходипн смотрѣть, какъ на чудо.
Но такъ какъ тогда ожидался Соповьевскій выстрѣпъ, то его постарались отправить скорѣй обратно въ Сибирь.
Задержалъ его длинный пѣшеходный путь.
Ранней весной 1879 года, въ одно прекрасноѳ утро, является нашъ посолъ изъ Питера съ «Землей и Вопей» и другой нелегальной литературой.
Вы только представьте нашу радость.
Въ наше время, когда легальная питера-тура не смѣла касаться вопросовъ, которые насъ тогда интере-соваяи, непегальщина имѣпа особое значеніе.
Какъ быпо не по-дѣпиться съ товарищами, жившими въ другихъ городахъ То-бопьской губерніи?
Отдохнувъ немного у насъ, нашъ агентъ беретъ часть нелегальщины и обходитъ города: Ишимъ, Тару и Тюкапинскъ.
Цыпловъ, таковой онъ былъ по фальшивому паспорту, справипся и здѣсь великолѣпно, вездѣ побывапъ, всѣхъ снабдидъ непегапьщиной, и воротипся опять къ намъ.
Нужно быпо снабдить еще одинъ городъ лигературой: городъ Курганъ.
Снаряжаемъ снова нашего пѣшехода.
Помню очень хорошо, какъ раннимъ утромъ я выпускалъ съ нашей квартиры Цыплова.
Не воображалъ я въ ту минуту, что надъ всѣми нами виситъ гроза.
Какъ видно частыя посѣщенія насъ Цыпповымъ обратили вниманіе кого спѣдуетъ.
Полиція нашла нужнымъ подоспать къ намъ провокатора; прикинувшись сочувствующимъ нашимъ иде-ямъ, этотъ послѣдній пріобрѣпъ наше полноѳ довѣріе.
Вообще осторожностью мы тогда не отличапись.
За нѣскопько дней до кра-ха мы всѣ, взявъ съ собою Цыплова, пошпи встрѣчать 1-ое мая въ лѣсъ.
Къ нашему огорченію мы тамъ наткнулись на гуляющихъ ялуторовскихъ обывателей.
Будь это трезвая компанія, она бы сама отошла отъ насъ подальше.
Пьяные же обыватели, а въ особенности пьянные чиновники, сильно краснѣютъ, дѣлаются не топько либералами, но даже радикалами.
Находившійся подъ сильнымъ вліяніемъ Бахуса, стряпчій, нѣчто въ родѣ товарища прокурора при старомъ судопроизводствѣ, увидя насъ, пришелъ знакомиться съ нами.
«Вы, началъ онъ, думаете зачѣмъ сюда присианы!
Насъ дураковъ учить, вотъ цѣль вашей ссылки».
Взявъ насъ подъ руки онъ сталъ пѣть пѣснь поэта Михайлова:
«Крѣпко, дружно васъ въ объятья
Я бы, братья, закпючилъ
И надежды и проклятія
Вмѣстѣ съ вами раздѣлилъ».
А черезъ нѣсколько дней картина мѣняется. Стряпчій доп-женъ былъ присутствовать при пашемъ допросѣ. По выходѣ изъ нашей квартиры, Цыплова догоняетъ тройка. Поровнявшись съ нимъ, сидящіе на тройкѣ предпагаютъ подвезти ѳго; тотъ ничего нѳ подозрѣвая сѣлъ, но тутъ онъ по ыѣкоторымъ симптомамъ, почуялъ что-то недоброе дпя себя. Подъѣхавъ къ дѳревнѣ, онъ быстро соскакиваетъ съ тѳпѣги, входитъ въ бпизъ стоящую избу и начинаетъ нанимать подводу до бпижайшаго села. Спасаться было однако поздно, сидящіѳ на тройкѣ созываютъ народъ. Нѣ-
сколько человѣкъ вошло въ избу, гдѣ находи.чся Цынповъ: сзади сго ударипи попѣномъ по гоповѣ, Цыпповъ пошатнупся, на пего накинзшись нѣсколько чеповѣкъ, но тотъ всѳ таки успѣпъ вы-стрѣпить изъ ревопьвера и ранить одного нападающаго въ руку.
Ревопьверъ былъ вырванъ изъ рукъ Цыппова, и тутъ начапась бойня.
Били его такъ, какъ обыкновенно быотъ сибирскіе крестьяне (чепдоны) своихъ враговъ бродягъ-варнаковъ.
Избитаго до попу-смерти, связаннаго по рукамъ и ногамъ кпадутъ на телѣгу и отвозятъ въ городъ Ялуторовскъ.
Конечно, весь его багажъ былъ найденъ при немъ.
Тотчасъ же берутся и за насъ грѣшныхъ; .арестовываютъ и отвозятъ въ тюрьму.
Вскорѣ измученнаго, боль-ного закованнаго по рукамъ и ногамъ Цынпова отправляютъ въ Тобопьскій тюремный замокъ, гдѣ его дёржатъ совершенно отъ всѣхъ изолированно.
За вооруженноѳ сопротивпеніе его судятъ военнымъ судомъ и приговариваютъ къ смертной казни.
Двадцать дней ждалъ онъ конфирмаціи генералъ-губернатора Западной Сибнри.
Смертная казнь генерапъ-губернаторомъ была замѣнена ка-торжной работой на нѣскопько лѣтъ, кажется на 8-мь.
Несмотря на полнзгю изолированность, несмотря на жестоісій приговоръ, онъ никого не запуталъ и никого не выдапъ, а могъ бы при же-ланіи это сдѣлать.
Вѣдь онъ быпъ въ Пнтерѣ, въ Перми и Екатеринбургѣ, почти во всѣхъ городахъ Тобопьской губерніи.
Случайно встрѣтившись съ Владиміромъ Гапактіоновичемъ Ко-ропѳнко, я успышапъ такой отъ него разсказъ: «изъ всѣхъ уго-ловныхъ арестантовъ, которыхъ мнѣ приходипось встрѣчать, я одного топько видѣпъ глубоко преданнаго политическимъ».
Ока-запось онъ имѣлъ въ виду Цыплова. Встрѣтипись они въ 1881 году въ Красноярской тюрьмѣ.
Короленко ше.тгь въ Якутскую обпасть, Цыпловъ на каторгу.
«Разъ, — разсказывалъ Короленко, — встрѣчается мнѣ въ тгоремномъ дворѣ Цыпловъ, весь бпѣдный дрожа-щим7т гопосомъ, онъ схватываетъ меня за руку и говоритъ ше-потомъ: „Впадиміръ Гапактіоновичъ, вѣдь на вопѣ быпъ!"
Оказывается спѣдующее: въ суматохѣ Цыппову удалось какъ то проскопьзнуть незамѣтно за ворота тюрьмы.
Какъ опытному аре-станту, ему ничего не стоило бы скрыться, но Цыпповъ несмотря на весь соблазнъ воротился опять въ тюрьму.
Въ это врѳмя под-готовпялся побѣгъ политическихч-, каторжанъ изъ Красноярской тюрьмы.
Побѣгъ Цыплова могъ бы обратить вниманіе администраціи тюрьмы и спучайно могпа бытт. открыта подготовитепьная работа къ вышеупомянутому побѣгу.
Это опасеніе и заставило Цыплова воротиться опять въ тюрьму.
Добравшись до Кары, Цыпповъ былъ помѣщенъ въ поли-тическое отдѣпеніе.
Очутившись среди интѳллигептных-ь людей, онъ скоро заскучапъ, почувствовалъ онъ тамъ себя одинокимъ (чужимъ), и въ концѣ концовъ раскрылъ свое прршпое п пере-велся въ уіюловное отдѣленіе. Тамъ онъ, говорятъ, пустился во всѣ тяжкія арестантской жизни. Въ памятп у попитическихъ ка-торжанъ остапся разсказъ Цъшпова изъ своего прошпаго. „Воро-
чался я изъ Екатеринбурга и счастливый мнѣ попапся быпо слу-чай, ограбиті» одну богатѣйшую купчиху.
Эхъ спучись бы это раныне... А тогда убѣжденія мнѣ бопьше не позвопяпи»...
По увозѣ Цыплова изъ Япуторовской тгорьмы, скоро и насъ (меня, Яудновскаго и Чернявскихъ мужа и жену) развезпи по тюрьмамъ Тобопьской губерніи.
Чудновскаго отправили въ Еур-ганскую тюрьму, Чернявскихъ ЕЪ Ишимскую, а меня въ Ту-ринскую.
Передъ отправкой, по распоряженію тобопьскаго гу-бернатора, насъ всѣхъ мужчинъ заковапи въ ножныѳ кандалы, которые по прибытіи на мѣста допжны быпи быть сняты.
Я вы-разипъ япуторовскому исітравнику свое опасеніе, какъ бы меня тамъ туринская администрація, не отказалась бы расковать.
Ялуторовскій исправникъ, обратившись къ жандармскому унтеръ-офтщеру сказапъ: «по прибытію въ Туринскъ, скажи чтобы его тамъ расковали».
Бодро и весепо летѣла тройка удапая и везла меня въ Ту-ринскъ, но не весеио быпо у меня на сердцѣ...
Быть закліочен-нымъ въ тюрьмѣ дапекаго городишки, быть совершенно одино-кимт», отрѣзаннымъ рѣшительно отъ всего живого...
Пѳрспектива не радостная. Бываютъ моменты въ жизни каждаго чеповѣка, которыѳ остаются на вѣки въ памяти.
И до сихъ поръ помню я превосходно тѣ мыспи, которыя мною овпадѣпи подъ звонъ неу-мопкаѳмаго копокольчика.
Моя мыспь ушпа тогда въ мое про-шпое. Вспоминалиеь мнѣ счастливые, дѣтскіе годы.
Сынъ состоя-тельнаго помѣщика, наслаждапся всѣми благами жизни, и нпка-кими вопросами не задавапся.
И могъ пи я тогда себя предста-вить, закованнымъ въ ножные кандапы?
Отъ дѣтскихъ пѣтъ, вдругъ мыспь моя перешла на тотъ пѳріодъ жизни моей, когда я му-чился мыспями кающагося цворянина.
И я воспрянулъ духомъ.
Кандалы, одиночное заключеніе, развѣ всѣ эти внѣшнія невзгоды могутъ сравняться съ тѣми муками, которыя происходятъ отъ внутреішяго разлада съ самимъ собой?
И въ ту минуту, я по-чувствовапъ себя какъ бы счастливымъ.
А тройка все петѣпа впередъ.
Ботъ мы, наконѳцъ подъѣзжаемъ къ городу Туринску.— издали видна моя будущая квартнра.
И опять невопьно сжапось мое сердце.
По прибытіи въ Турпнскъ, меня ввепи въ полицей-ское управленіе передъ грозныя очи туринскаго псправника.
Закованный, беззащитный стояпъ я передъ возсѣдающимъ на креслѣ исправникомъ.
Приведшій меня жандармскій унтеръ-офицеръ обратипся къ туринскому исправнику: «Вашѳ Высокородіе, Его Высокородіѳ япуторовскій исправникъ приказапи по при-бытіи въ Туринскъ ихъ расковать». — «Окажи твоему япуторов-скому исправнику, громовымъ гопосомъ провозгласипъ туринскій ислраЕНикъ, что онъ тамъ въ Япуторовскѣ хозяинъ, а я здѣсъ хозяинъ въ Туринскѣ".
И повели меня пѣшкомъ въ оковахъ по городу Туринску въ тюремный замокъ.
Дѳрясали мѳня въ оковахъ цѣпыхъ ІѴз мѣ-сяца. Писаптз я во всѣ правительственныя инстанціи прошенія.
Наконѳцъ, по требоваиію тобопьскаго губернатора, меня раско-
ваяи. Когда меня запѳрпи въ одиночнуго камеру туринскаго зам-ка, я облегченно вздохнупъ, мнѣ такъ хотѣпось быть наединѣ съ саыимъ собою.
Однако не успѣпъ я сдѣлать нѣсколько шаговъ по камерѣ, какъ къ двѳрямъ моей камѳры подошѳлъ одинъ изъ угодовныхъ арестантовъ.
Онъ предпожилъ мнѣ табаку, бупки и-старался показать все свое сочувствіе.
Вообще угоповные аре-станты оказываютъ большоѳ вниманіе секретнымъ заключеннымъ.
Черезъ недѣлю поспѣ моего привода въ туринскую тюрьму, при-водятъ въ кандалахъ двухъ угоповныхъ прѳступниковъ, п са-жаютъ какъ и мѳня въ одиночныя камеры.
Новые секретные арестанты оказались убійцами.
Забрались они въ одну туринскуго церковь съ цѣлью грабежа, но сторожъ помѣшалъ; чтобы спастн себя, они тутъ же въ церкви убиваютъ сторожа.
Это однако не спасло ихъ: ихъ все-таки арестовали.
Одного изъ нихъ посадипи въ камеру, окно ко-торой выходило на мою сторону, такъ что я могъ съ нимъ перѳ-говариваться; съ другимъ же я этого дѣлать нѳ могъ, такъ какъ окно камеры его выходило на противоположную сторону двора. Но между собою они могпи бѳсѣдовать другъ съ другомъ че-резъ двѳри. Съ однимъ изъ нихъ я скоро познакомипся. Това-рищъ моѳго сосѣда стапъ уговаривать его нѳ вести бѳсѣдъ со мной. „Они, говорилъ онъ, политическіе всѣ безбожники, Бога не признаютъ и ты погубишь свою душу, бесѣдуя съ нимъ". Будь мой сосѣдъ въ другихъ условіяхъ, быть можетъ товарищъ и устрашилъ бы его, но сповоохотяивому парню не съ кѣмъ быпо, окромѣ какъ со мной разговаривать, и я все бопьше и бопь-ше сходипся съ нимъ. Его товарищъ, чеповѣкъ изъ духовнаго званія, побывавшій въ бурсѣ, тѣмъ временемъ окружилъ себя душеспасительными религіознаго содержанія книгами, не перѳ-ставалъ между прочимъ уговаривать своего товарища, не вести разговоры со мною. Вскорѣ иринципіальнаго врага моего пере-водятъ въ камеру, окно которой выходило также на мою сторону. Такимъ образомъ, всѣ мы втроемъ могли бесѣдовать между со-бою. Зная настроеніѳ моего новаго сосѣда, я быпъ насторожѣ. Вскорѣ и съ нимъ я познакомился. Сперва, какъ я, такъ и мой новый сосѣдъ избѣгапи затрагивать больныхъ мѣстъ нашихъ разногласій. Нужно уиомянуть объ одномъ обстоятельствѣ, ко-торое сипьно подкупило моего принципіапьнаго врага въ мою пользу. Сынъ состоятѳпьныхъ родитепей, я попучапъ ежемѣсячно 40 рублей. Одиночное заключеніе не помѣшало мпѣ быть въ хо-рошихъ отношѳніяхъ съ уголовными арестантами. Тратить на себя деньги, имѣя кругомъ себя гоподные рты, у меня не хва-тало духа. Тратить же деньги на всю туринскую тюрьму мнѣ не хотѣпось, такъ какъ у меня быпи въ ссыпкѣ и въ другихъ тюрьмахъ товарищи, очѳнь нуясдающіѳся и къ тому же бопьные. Поэтому каждый мѣсяцъ по полученіи денѳгъ, я оставлялъ сѳбѣ изъ нихъ самое незначительное количество, которое хватало бы мнѣ лишь на яай и сахаръ, остапьное я сейчасъ же отправпялъ моимъ товарищамъ. Такое употребленіе моихъ денегъ стало
извѣстнымъ, пѳ только въ тюрьмѣ, но и въ городѣ Туринскѣ.
Когда я со своими сосѣдями ближе сошелся, я предложилъ имъ раздѣлить съ ними мои скудныя средства, которыя я оставлялъ для себя.
Такъ какъ чай былъ дпя насъ не по карману, то вмѣсто него мы пили цикорій.
Въ это же время я сталъ учить словоохотливаго сосѣда моего грамотѣ.
Несмотря на постепенно установившіеся дружескія отношенія между нами, минутами стали возникать у насъ обостренные принциіііальные споры.
Однажды, коснувшись формальной стороны религіозныхъ обрядовъ, я сипьно поссорился съ моимъ новымъ сосѣдомъ, онъ назвалъ меня безбожникомъ и пересталъ со мной разговаривать.
Ссора наша продопжалась двое сутокъ.
Послѣ этого сношенія наши опять возобновились.
Чувствовалось, какъ съ каждымъ днемъ, принципіальный врагъ мой становился къ моимъ взглядамъ все бопѣе терпимымъ.
Какъ то я ему дапъ книгу Лекки «Исторія развитія раціонализма въ Европѣ», книга эта произвепа па него сипьное впечатпѣніе.
Прочитавъ эту книгу, онъ стапъ у меня просить такую, которая разсказывапъ бы ему съ „самаго начапа".
Я далъ ему сочиненіе Ппсарева „Попупяризація Дарвина". Писаревъ произвелъ еще большее впечатлѣніе.
Разъ лежу я на кровати въ своей камерѣ, н спышу какъ разговариваютъ мои сосѣди между собою: «Эхъ братъ, какія хорошія книги я прочитапъ.
И дураки же мы были съ тобою.
Теперь, если мнѣ удастся убѣжать съ каторги, я первымъ дѣломъ ограблю какого нибудь купчину, а потомъ съ деньгами поѣду въ городъ, гдѣ живутъ студенты.
Найму студента, пусть онъ меня учитъ съ самаго начала».
Не знаю удалось ли ему исполнить свой планъ.
Черезъ нѣсколько дней послѣ этого разговора ихъ обоихъ отправили въ каторжныя работы.
Я трогательно, по братски, съ ними простился.
Послѣднія событія выдвинули на арену русской жизни такихъ героевъ дня, какъ Мины, Дубасовы, Риманы, Ренненкампфы, Сиверсы и Орловы.
Они затмили своей спавой дѣянія своихъ отцовъ.
Безпристрастная исторія оцѣнитъ ихъ нодвиги по заслугамъ.
Но всетаки, вспоминая свое прошлое, я утверждаю, что нашему брату, отще-пенцу 70-хъ и 80-хъ годахъ, жилось не сладко.
И передовому теперешнему покопѣнію не испытать бопьше тѣхъ адскихъ мукъг которыя мы тогда переносипи.
Нынѣшняго передового дѣятеля окружаетъ сочувствующая его идеямъ атмосфера.
На міру, гово-рятъ, и смерть красна.
Да, наконецъ, теперь ясно для каждаго, куда ведетъ политика нашихъ бюрократовъ.
Теперешніе борцы за освободительное движеніе не чувствуютъ свою одинокость.
Ничего подобнаго не быпо въ наше врѳмя.
Трудящаяся масса не успѣпа тогда насъ узнать, а потому относилась къ намъ индиферентно; образованное же общество, хотя и сочувствовапо намъ, но безсильное и трусливое, оно своѳ сочувствіе прятало внутрь сѳбя такъ глубоко, что намъ отъ этого было ни тѳпло, ни хоподно.
Нъ мрачныхъ казематахъ невольно на насъ находипи мучительныя минуты сомнѣнья.
Въ гоповѣ мелькапи мысли, приводившія насъ въ дрожь, вслухъ мы дажѳ ихъ рѣдко высказывали: „да полно, нужны ли всѣ эти наши страданія!"
Заунывно съ дрожыо въ голосѣ я распѣвалъ тогда пѣсню: «О, долго цѣпи роковыя съ раменъ отчизны нѳ спадутъ, столѣтья грозно протекутъ и не пробудится Россія».
Наступали угрюмые, сумрачные 1880-ые года.
Отовсюду вѣяпо холодомъ, могильнымъ запахомъ.
Въ разгаръ реакціи въ 1888 гоцу я снова былъ арестованъ въ Сибири.
По моему дѣлу былъ тогда арестованъ въ Туринскѣ, Тобольской губерніи, политическій ссыпьный Константинъ Стѳри, тѳперешній видный членъ рзгмын-ской Палаты Дѳпутатовъ.
Однажды къ нему въ камеру заходитъ Тобопьскій губернскій прокуроръ и ехидно замѣчаетъ: ну, вотъ прочитайте пропзведеніе вашего славнаго Льва Тихомирова.
При этихъ словахъ, онъ вручаетъ Стери „Московскія Вѣдомости" со статьей Льва Тихомирова.
Имя поспѣдняго цѣнилось высоко въ рѳволюціонныхъ кругахъ.
Сидя въ тюрьмѣ далекаго сибирскаго города, Стѳри ничего не знапъ о той эвопюціи, которая соверши-лась въ гоповѣ Тихомирова.
Левъ Тихомировъ извѣстенъ быпъ Стери, какъ рѳдакторъ ревошоціоннаго органа „Вѣстникъ Народ-ной Воли."
Статья Тихомирова, какъ громомъ поразила Стери, и онъ, не долго думая, по уходѣ прокурора вѣшается; къ счастыо, веревка не выдержапа грузнаго тѣла Стѳри, и онъ съ грохотомъ срывается съ петли.
На шумъ прибѣгаетъ тюремный надзиратель и застаетъ Стери въ безчувствѳнномъ состояніи.
Да, то быпи тяжелыя времена, дай Богъ, чтобы они бопьше не повторялись.
Гдѣ же должны мы быпи искать себѣ поддержки?
Наши убѣжденія — вотъ та опора, которая насъ поддерживала въ минуту жизни трудной.
Мы были тогда глубоко вѣрующими людьми; и вотъ лочему, какая бы обстановка насъ ни окружапа, мы иекали въ ней себѣ приверженцевъ.
И никто не имѣетъ права бросить намъ упрекъ за то, что мы находили себѣ прозелитовъ среди воровъ и разбойниковъ.
Воспитанные на русской гумани-тарной питературѣ, мы глубоко вѣрипи въ че.товѣка и нахоциди его всюду.
Правда мы врѳмѳнами походипи на Донъ-Кихотовъ, но, понимая въ широкомъ смыслѣ, нѳ Донъ-Кихотство пи спасло всѣ пучшія силы въ нашемъ обществѣ.
Ибо все „здравомыслящее", всѣ такъ называемые уравновѣшѳнные погружапись тогда въ жи-тейскую практику, которая въ то время вывѣтривала всѣ лучшія идеапьныя стороны человѣка.
И въ лучшемъ случаѣ, русская житейская практика выдвпгала на поверхность бпагонамѣренныхъ Щтопьцевъ.
Краткія свѣдѣнія о Стери
Дегаевщина, а за нимъ арестъ Лопатина, смепи поспѣдніе остатки народовопьческой организаціи.
Въ числѣ арестованныхъ былъ въ 1885 году студентъ Новорос-сійскаго университета Константинъ Стери, и соспанъ былъ 1886 году въ Курганъ, Тобольской губерніи. Тамъ онъ имѣпъ столкновеніе съ мѣстной администраціей, за что быпъ тобольскимъ губернато-ромъ переведенъ на сѣверъ въ городъ Туринскъ. Въ то время,
между нами, ссыпьными Тобольской губерніи, назрѣла идея объ-ѳдинить политичеекихъ ссмльныхъ носрѳдствомъ гектографиро-ваннаго журнапа.
Иниціаторомъ этого дѣла бьшъ Стери. Въ 1887 году въ Туринскѣ онъ вмѣстѣ съ другими ссыльными выпустипъ гектографпрованный журналъ.
Нѣскопько экземнля-ровъ быпо послано въ Восточную Сибирь, но по дорогѣ посыпкз' вскрыпи, п начапось дѣпо.
Стери быпъ арестованъ вмѣстѣ съ другими соучастниками и соспанъ въ Енисейскую губернію.
По окончанін срока ссылки, онъ возвратипся на родину, но тамъ на родинѣ, стояпа тогда ещѳ удуш.тивая атмосфера; то- было время конца царстваванія Апександра ІІІ-го.
Тяжелый гнетъ самодер-жавнаго строя такъ сильно давинъ людей, что имъ, а въ томъ чиспѣ и Стери, казался соблазнитепьнымъ даже государствен-ный строй такой страны, какъ Румынія.
Стѳри,—румынъ по про-исхожденію, покинупъ Россію и уѣхалъ на новую свою родныу, Румынію.
Вотъ что мнѣ цередавало кицо, вполнѣ заслуживающее довѣрія о Стери, котораго оно видѣло въ Румыніи: воспптанный на русской питературѣ, Стери попалъ въ полуварварскую страну, въ которои внѣшнія формы констзщіоннаго государства не сов-сѣмъ соотвѣтствуютъ внутреннему содержаиію.
Такъ называемое культурное общѳство въ Румыніи пропи-тано сѳбялюбивыми, узко эгоистичѳскими кпассовыми тенденціями.
Мапая интелпигѳнтность общества даетъ себя знать на каждомъ шагу.
Нигдѣ въ мірѣ не развито такоѳ отчаянное юдофобство, какъ въ Румыніи.
Сначапа Стѳри примкнулъ къ румынской соціалъ-демокра-тической партіи, во главѣ которой стояли тогда русскіе эмигранты.
Но, понятно, въ полуварварской странѣ, гдѣ къ тому жѳ промышпенность совсѣмъ не развита, соціапъ-демократическая дѣятельность не могла имѣть широкаго простора.
Стери же, уѣхавъ изъ Россіи, именно и жажданъ этого простора.
Онъ вышелъ изъ соціалъ-демократической партіи, при-мкнулъ къ либеральной румынской партіи и былъ избранъ въ депутаты румынскаго парпамента.
Однако, дѣйствительность показапа всю ошиоочность расче-товъ Стери.
Іііго товарищами въ борьбѣ, чпены пибѳральной пар-тіи, оказапись до мозга костей пропитанными узко эгоистиче-скими вожделѣніями, и быпи способны пишь на одно мелкое попитиканство.
Воротись Стѳри изъ Сибири въ Россію нѣскопькими годами позже, когда наша несчастная родина стала пробуждаться, онъ бы остапся въ Россіи и былъ бы въ ней полезнымъ дѣятепемъ.
Мнѣ передавапи, что рѣчи Стери имѣли большой успѣхъ въ рзшынской папатѣ депутатовъ, что даже при румынскомъ дворѣ обращено было на него вниманіѳ и его стапи приглашать на ау-діенціи къ коропю. Тѣмъ не менѣе, мнѣ прежній, искренній, цря-модушный, далѳкій отъ какихъ бы то ни было компромисовъ
Константинъ Стери быпъ болѣѳ по душѣ, — тотъ Стери, на ко-тораго такъ трагически отразилась перемѣна фронта Льва Тихомирова.
Нѣскопько словъ, по поводу Льва Тихомирова.
Ни одинъ фактъ прежней соврѳменной жизни нѳ могъ такъ удручающе на насъ повліять, какъ появлѳніе на страницахъ „Московскнхъ Вѣ-домостей" имѳни Льва Тихомирова.
Приходилось мнѣ встрѣчать людей, переболѣвшихъ внутренно въ ссылкѣ и на каторгѣ.
Одни дѣлтались индиферентистами, другіе вырабатывапи себѣ новыя міровозрѣнія, третыі, безъ всякой бопѣзненной внутренней помки опускапись до уровня простого обывателя.
Недьзя сказать, чтобы встрѣча съ такими пюдьми доставляла большое удовопьствіе.
Въ 1894 году я встрѣтился, напримѣръ, съ однимъ моимъ товарищемъ по Петропавповскоіі крѣпости.
Когда-то я съ нимъ бунтовалъ въ крѣпости.
Какъ теперь помню, какъ я изъ окна моей камеры кричалъ Сашкѣ Л. и спрашивапъ, начинать пи бить стекла.
Всегда веселыіі и предпріимчивый онъ мнѣ казапся тогда идеапьнымъ человѣкомъ.
Въ домѣ прѳдварительнаго заключенія онъ сбпизипся особенно близко съ Муравскимъ.
Съ пюбовыо всегда смотрѣпъ я, какъ старецъ Митрофанъ Муравскій, побывавшій ужѳ 6 лѣтъ въ каторжныхъ работахъ, велъ интимную бесѣду съ юнымъ Саш-кой Л.
Былъ Сашка Л. также друженъ и съ Катей Брешковскоіі.
Обыкновенно, когда встрѣчаешься со старымъ товарищѳмъ, сей-чаеъ же начинаются воспоминанія о прошпомъ.
Но тутъ, при встрѣчи съ Сашкой, я нріумолкъ, такъ какъ почувствовалъ, что передъ мной сидитъ человѣкъ, много внутренно нерестрадавшій въ ссылкѣ и на каторгѣ, и что воспоминанія о прошпомъ причи-няютъ ему одно страданіе.
Отъ прежняго Сашки ничего не оста-пось, но всѳ-таки чувствовапось, что Сашка остапся навсегда человѣкомъ, неспособнымъ ни на какія утробныя подпости.
Левъ Тихомировъ, конечно, могъ измѣнить свои убѣждѳнія, это его пичное право, но засѣсть въ редакцію „Московскихъ Вѣдомостеіі",—это уже понять тр)-дно.
Кстати, разскажу здѣсь о встрѣчп моего товарища по ссылкѣ Лебедева съ Львомъ Тихомировымъ.
Въ 1887 году приспанъ былъ къ намъ, въ Ялуторовскъ, въ ссы.тку Лѳбедевъ (бывшііг воронѳжскій сѳминаристъ).
Нѳдолго онъ пробылъ въ Япуторовскѣ. Разъ съ двумя своими товари-щами, Молдавскимъ и Орловымъ, отправипся онъ на ночь ловить рыбу на берегъ рѣки Тобола. На другой день полицейскій, об-ходя квартиры ссыпьныхъ, узнапъ, что вышеупомянутые ссыль-ные съ вечера ушпи куда-то и, о ужасъ, не ночевали дома. Нод-нялась тревога. Исправникъ тотчасъ тѳпѳграфируетъ тобольскому губернатору о такомъ важномъ происшествіи, тотъ въ свою оче-редь телеграфируѳтъ исправнику: поймать бѣгиецовъ и выслать ихъ въ Тобольскъ. Поймать ихъ не стоило болыпого труда. За-бравши съ собою провизію, мнимые бѣглецы наслаждались при-родой на берегу рѣки Тобола. Тамъ ихъ погоня и нашпа. По
точному приказанію начапьства, пюбителеи рыбной повпи отнра-випи сейчасъ же въ Тобопьскъ, а оттуда губернаторъ выспалъ ихъ въ одинъ изъ самыхъ сѣверныхъ городовъ—Сургутъ. Городъ этотъ спужилъ какъ бы карцеромъ дия тобопьской губерніи, куда губернаторъ ссылалъ непокорныхъ политическихъ ссыльныхъ.
Но и изъ этого гибепънаго мѣста вышеупомянутый Лебедевъ на сей разъ дѣйствитепьно убѣжапъ.
Въ это время въ Россіи хо-дипи уже упорные недобрые спухи о Львѣ Тихомпровѣ.
Лебедевъ такъ былъ пораженъ этими спухами, что не хотѣпъ вѣрить имъ.
Ему захотѣпось лично побѳсѣдовать съ Тихомировымъ.
Онъ эми-грируетъ, пріѣзжаетъ въ Парижъ.
Тамъ, узнавъ адресъ Льва Тихомирова, отправипся къ послѣднему.
Съ трепетомъ онъ под-ходилъ къ квартирѣ Тихомирова.
На звонокъ дверь отворилъ самъ Левъ.
Когда Лѳбедевъ объяснилъ цѣль своего прихода, тотъ сталъ на него кричать: „Оставьте мѳня въ покоѣ, я всѣмъ уже объявилъ, что нѳ хочу большѳ имѣгь дѣло съ вашимъ братомъ".
Какъ опшаренный, вылетѣпъ Лебедевъ съ квартиры Тихомирова.
Вскорѣ оба какъ Левъ Тихомировъ, такъ Лебедевъ очутились въ Россіи.
Первый засѣлъ на Страстномъ бупьварѣ, въ редакціи «Московскихъ Вѣдомостей», второй былъ арестованъ, посаженъ въ тюрьму, а потомъ высланъ административнымъ порядкомъ въ самое отдаленное сѣверное мѣсто Якутской области, Булунь, при впаденіи Лены въ Ледовитый океанъ, куда до него ни одинъ ссыльный не ссылался.
Такимъ образомъ, добродѣтѳль награждается, а порокъ ка-рается.
Одно несомнѣнно, Левъ Тихомировъ представляетъ изъ себя историческую личность, и какъ таковая, она допжна занять мѣсто на страницахъ историческаго журнала „Былое".
Можно смѣпо сказать, что въ концѣ 80-ыхъ годовъ ни одно письмо ссыпьнаго не обходилось бѳзъ упоминанія его имени.
Ни одинъ разговоръ въ ссылкѣ не начинапся и не кончапся безті упомина-нія о нѳмъ.
И, я думаю, историческому журналу „Былое" интѳ-ресно быпо бы прослѣдить, какое впечатлѣніе на политическихъ ссыпьныхъ произвелъ переходъ Льва Тихомирова во вражій станъ.
Въ 1899 году я встрѣтился съ однимъ товаригдемъ по ссылкѣ, Т.; онъ оказапся зѳмпякомъ Льва Тихомирова, зналъ его съ дѣт-скихъ лѣтъ.- „Я,— сказапъ онъ мнѣ,-—не допускаю чтобы Левъ Тихомировъ совершилъ сознательную измѣну, я увѣренъ въ искренности его, просто человѣкъ надорвался".
Насъ, ссыльныхъ, это объясненіе не удовлетворило.
Мы, ссыльные^ видали всякіе виды, встрѣчапи мы и надорванныхъ лгодей.
Мы быпи тогдаТіодъ впѳчатпѣніемъ тихомировской статьи: „Въ мірѣ мерзостей и запу-стеній", помѣщенной въ „Вѣстникѣ Народной Вопи", въ котороіі въ яркихъ краскахъ разобрана была „Дѳгаѳвщина".
Въ памятн также были и его статьи въ легальномъ журналѣ „Дѣло".
И, вдругъ, дорогое для насъ имя видѣть на страницахъ «Московскихъ Вѣдомостей»...
Какъ утѣшеніе, намъ впослѣдствіи стали говорить: «Левъ Тихомировъ никого не выдалъ».
Плохое утѣшеніе.
Развѣ, отвѣчали мы, Левъ Тихомировъ не сталъ во главѣ газеты, которая нѣсколько десятковъ лѣтъ не брезгала простымъ сыскомъ?
Да, намъ бывшимъ ссыльнымъ памятно ренегатство Тихомирова...
Выброшенные за бортъ русской общественной жизни, мы, ссыльные, и тамъ, въ далекой Сибири, сумѣли пріобщиться къ общественной жизни и быть полезными для своей изстрадавшейся родины.
Выше я уже показалъ, что мы даже въ сырыхъ и темныхъ казематахъ не сидѣли сложа руки, что мы и тамъ старались вносить лучъ свѣа въ темное царство.
Понятно, послѣ этого не могли же мы сидѣть въ Сибири на рѣкахъ Вавилонскихъ и только плакать.
Оторванныя отъ русской жизни, юныя силы молодой Россіи были поселены по городамъ и весямъ далекой окраины группами отъ десяти до тридцати и болѣе человѣкъ.
Группы эти сперва жили совершенно изолированной жизнью, не соприкасаясь съ окружающей ихъ жизнью Сибири.
Такая изолированность вызывала амормальныя явленія, люди, такъ сказать, жарились въ своемъ собственномъ соку.
Проистекали разныя некрасивыя, печальныя, внутреннія исторіи.
Тѣ личные недостатки, которые при широкой общественной работѣ сглаживаются, въ узко кружковой жизни, бросались въ особенности въ глаза, пріувеличивались.
Нужно сказать правду, мы, ссыльные, нерѣдко больше страдали отъ этихъ внутреннихъ исторій, нежели отъ внѣшняго гнета.
Бывали случаи, когда исторіи кончались самоубійствами, какъ это было въ Ялуторовскѣ.
Вскорѣ однако все измѣнилось къ лучшему.
Мы начали присматриваться къ окружающей насъ сибирской жизни.
И радости, и печали окружающихъ насъ людей стали намъ дороги.
Мало-по-малу ссыльные кружки превратились въ культурные центры далекой Сибири.
Въ каждомъ такомъ центрѣ находился или врачъ изъ ссыльныхъ, весь отдавшійся страждущему люду, ипи педагогъ, воспитавшій не одного сибирскаго юношу.
Мѣстные отдѣлы Географическаго общества, Восточно-сибирскій и Западно-сибирскій, не обходились безъ работъ ссыльныхъ.
Ими же предпринимались ученыя экспедиціи, напримеръ, Якутская на средства Сибирякова.
Главный же рычагъ, при посредствѣ котораго мы, ссыльные, стали играть замѣтную роль въ окружающей насъ жизни, была печать.
Въ Томскѣ въ началѣ 1880-хъ годовъ начала издаваться «Сибирская Газета».
Руководителями ея были ссыльные, Феликсъ Волховской и Соломонъ Чудновскій.
Такъ какъ вся Сибирь была тогда наполнена политическими ссыльными, то понятно въ «Сибирской Газетѣ» легко можно было заручиться мѣстными интеллигентными корреспондентами.
Ни одинъ замѣтный фактъ сибирской жизни не ускользалъ отъ глазъ талантливаго обозрѣвателя сибирской жизни.
Феликсъ Волховской, ежѳнедѣпьно въ фепьетонѣ дѣпая какъ-бы прогупку по сибирской таёгѣ, остро высмѣивапъ мѣстныхъ
Держимордовыхъ и Копу паевыхъ; высмѣивалъ такъ, что и придрать-ся нельзя быпо, такъ какъ нѳ упоминапъ ни имени Держиморды, ыи мѣста. Напримѣръ, Тобольскъ, въ которомъ находился тогда губернаторъ Лисогорскій, назывался Плѣшогорскимъ.
Незамѣтнымъ образомъ политическіе ссыльные заняли мѣсто прокурорскаго надзора.
Мѣстные акулы и самодержцы стали съ опаской поглядывать въ сторону ссыльныхъ.
Всѣ же обиженные, униженные и оскорбленные, тайкомъ крадучись, приходили къ намъ съ жалобами, фактами, обличительными документами.
Корреспонденціи повліяли бпаготворно и на насъ самихъ.
Мы стали чувствовать себя не отчужденными отъ окружающей насъ жизни.
По необходимости мы должны были зорко присматриваться къ людямъ и порядкамъ захолустныхъ городковъ и весей.
Правда, нерѣдко страдали отъ этого наши бока, но гдѣ же наша не пропадала?
За то мы сохраняли живую душу и способность къ активной борьбѣ.
Въ то время, какъ тамъ, за Ураломъ, въ Европейской Россіи, догорала послѣдняя активная борьба народовольцевъ и стала возникать «толстовщина», а въ покойной «Недѣлѣ» сталъ молоть Емеля свою недѣлю, мы, ссыльные, въ Сибири не складывали своего знамени борьбы.
Будущій историкъ Сибири долженъ остановиться на роли политическихъ ссыльныхъ въ этой отдаленной окраинѣ.
Имя хотя бы такого человѣка, какъ Феликсъ Волховской, не останется безъ должнаго вниманія этимъ историкомъ.
Сергѣй Александровичъ Жебуневъ
журналъ «Былое» № 5, Санктъ-Петербургъ, май 1907 годъ
